Мороз на земле (СИ)

— Конечно, — горестно ответил Эрни.

— И скажи Стивену… — Джон помедлил. — Скажи ему, что я не знаю, когда вернусь, и пусть будет осторожен.

— Я передам. Там в ординаторской чай и хлеб, если хочешь перекусить.

— Да, я сейчас пойду туда, только руки помою, — вздохнул Джон. — Ты бы тоже поел, возьми там что-нибудь, если хочешь. Давай. До встречи.

Джон вымыл руки настолько тщательно, насколько смог, хлебнул немного остывшего чая и пошел взглянуть, как там Майк. Запах наверху был ужасен, пахло кровью и гарью, и Джон направился в самую большую палату, где стояло много кроватей. Человек, над которым склонился Майк, был высоким и худощавым – что немного напоминало Шерлока – и желудок Джона сжался при виде многочисленным ожогов, которыми было покрыто тело мужчины, так, что его невозможно было разглядеть.

Он увидел карточку, на которой изящным почерком Шерлока было написано: “ДЖОРДЖ БЕЙКЕР, жена МАРИЯ, Коблер-Лейн” и понял, что Шерлок, должно быть, узнавал эти сведения у товарищей, с которыми несчастный работал. Пострадавший стонал, непрерывно, мучительно, и Джон стиснул зубы при этом звуке.

— У нас больше нет морфина, — сказал Майк хмуро. — Старшая сестра уже отправила прошение к попечителям, но сейчас приходится обходиться ланданумом*, для тех, кто может пить. Сестра думает, что в кабинете доктора Вудкорта еще есть морфий для особых случаев, и она посчитала, что это как раз такой, поэтому пошла за ним.

Джон подошел к следующей койке, на которой лежала более хрупкая фигурка, также сильно обгоревшая, и слышался слабый шепот. Звук его показался Джону смутно знакомым, но ему потребовалось еще мгновение, чтобы понять, что этим мальчиком был Скрэп. Он узнал эти звуки молитв, он слышал их несколько раз в больнице.

— Скрэп? — спросил он нежно. — Ты католик?

Мальчик не перестал бормотать, но открыл глаза и кивнул. Джон взял ткань и осторожно намочил обугленный рукав на его обожженной руке. — Тебе позвать священника?

Глаза Скрэпа мучительно забегали, когда Джон стал мочить его рукав, и он простонал:

— Нет, не надо. Пожалуйста, не надо!

— Скрэп, но я должен, — начал было Джон, но мальчик заплакал:

— Пожалуйста. Это больно. И, пожалуйста, не ходи за священником.

— Почему?

— Потому тогда мне нужно будет исповедоваться, и сказать, что я хочу умереть. И тогда он не отпустит меня на небеса.

— Ты ведь не хочешь этого на самом деле, — прошептал Джон.

Скрэп снова закрыл глаза, и одна слезинка скатилась по его щеке, что была сплошь покрыта пузырями. — Мне так больно. Я больше не хочу быть здесь. Я хочу к брату … и к маме.

Джон опустил ткань. Он посмотрел на Скрэпа, на его обгоревшие скрюченные руки. Даже если он переживет ожоги, что было маловероятно, неизбежная инфекция сделает его инвалидом, и тогда ему придется побираться и голодать. Он посмотрел на его лицо, искаженное болью, и подумал о его жизни в Бартсе: фабрика, мистер Гамфилд, жидкий суп. Он положил свою руку на то, что осталось от волос Скрэпа, и сказал:

— Мы дадим тебе кое-что, чтобы тебе не было больно. Потерпи еще немножко.

В этот момент он услышал звук быстрых шагов, и в палату вошла сестра. На лице ее была смесь вины и удовлетворения, а в руках она сжимала несколько бутылочек. Она протянула одну Майку, а другую Джону:

— Это действительно последнее, что у нас есть, так что будьте экономны.

Джон рассеяно поблагодарил ее и наполнил шприц, думая, остались ли на руках Скрэпа неповрежденные вены. Он потянулся к жгуту и в этот момент понял, что заполнил шприц до предела, как будто собирался использовать его для взрослого мужчины. Боже мой, подумал он. Это слишком много для Скрэпа, это….

Джон замер и посмотрел на шприц. В его памяти всплыли слова доктора Вудкорта:

— Я никому не дам смертельной дозы. Я не могу причинять вред.

Но Джон еще не давал клятвы. И что в такой ситуации было бы большим вредом?

Скрэп слабо захныкал, когда Джон поднял его руку, чтобы зафиксировать жгут, но никак не отреагировал на укол и боль от инъекции. Джон снял жгут и снова положил руку на голову мальчику.

— Скрэп, — прошептал он. — Я не знаю, какие молитвы ты читаешь, но я знаю одну – Отче наш. Ты знаешь ее? Католики тоже читают такую молитву, ведь так? Давай прочтем ее вместе?

Следующие несколько дней прошли как в тумане. Иногда Джон ощущал, что время растягивалось как резина, часы изнурительного труда: купание, перевязка, попытки напоить пациентов, а иногда он едва успевал моргнуть, и, казалось, что утро сразу же сменялось ночью. Когда его руки начинали дрожать, он бежал в ординаторскую, чтобы быстро чего-нибудь перекусить, запивая бесконечными чашками чая, или ненадолго присаживаясь, чтобы сделать записи. Когда он уставал так, что уже не мог видеть, он забирался наверх, в комнаты санитаров, и валился на первую же свободную кровать, не смотря на то, который сейчас час, пока кто-то не тряс его за плечо, чтобы он освободил ее.

Он узнал позже, что прошла неделя, когда однажды доктор Вудкорт увидел, как он пишет на карточке, и мягко вынул ее из его рук.

— Джон, — сказал он. — Иди домой.