Морские досуги №6

В столовой Ашотик регулярно незлобно подтрунивал над молоденькой раздатчицей и не желающей стареть кассиршей. Ритуально подносил тарелку с внушительной горкой снеди к чуткому орлиному носу, пульсировал ноздрями, «вахал» и сладостно урчал:

— А за-а-апах!

Женщинам это бесконечно нравилось и как результат — лучшие куски мяса всегда придерживались для Ашотика.

В осенний призыв, как самого исполнительного, Ашотика отправили за молодым пополнением куда-то за Урал. Помощниками были выделены матёрые мичманы: Семёныч и Палыч, знающие как и кого отбирать на призывном пункте, и как избежать происшествий в пути следования. Убыли планово. Планово прибыли. Доложили командиру:

— Молодое пополнение прибыло в полном составе, больных нет, происшествий не случилось.

Но грустен был наш Ашотик. Завидев мичманов из сопровождения, старался их обойти и даже не смотреть в эту сторону. В столовой, заказывая традиционную двойную порцию, был печально вежлив, а главное, что удивляло окружающих — исчезла его «коронная» фраза: «А за-а-апах!».

О причине произошедших изменений в поведении Ашотика мичманы упорно молчали или же переводили разговор на другие темы. Но как-то за «рюмкой чая» дюжийСемёныч не выдержал. Кто-то во время застолья вспомнил Ашотика. И суровый Семёныч, смачно жевавший шмат копчёного сала, проталкивая им в глубь своего чрева только что опрокинутые «сто пятьдесят», вдруг набычился, густо покраснел и порскнул в кулак. Потом долбанул рукой по столу и сипло выдохнул:

— Больше не могу терпеть, братцы!

Так был рассекречен казус Ашотика.

После погрузки в поезд принятого молодого пополнения, согласно непреложному правилу соблюдения санитарных норм, мичманы провели традиционный «шмон». У «молодых» отбирались все скоропортящиеся продукты чтобы в пути не случился «дристопад» — никакого зверства: что не портится — ешь сколько хочешь, пей чай да спи на полке или считай мелькающие столбы на фоне заснеженных чащоб. «Неликвида» собрали много и даже нашли несколько бутылок спиртного, которые умельцы сумели, обойдя все препоны, взять с собой в дальний путь. Отобранные продукты мичманы снесли в «командирское» купе дабы выбросить на ближайшей станции, о чём и известили огорчённый личный состав. Далее «молодняк» выстроили в вагонном проходе и доходчиво инструктивно «пропесочили». А затем, распаленный мичман Палыч, рыкнув: «От сукодеи!», начал хрустко бить друг о друга бутылки над выставленным перед строем, заранее раздобытым у проводника, пластиковым ведром. Закончив, в гробовом молчании строя, праведное действо, Палыч обозрел всех до единого выпученными глазами и выдал завершающее:

— Я научу Родину любить — мать вашу!

И прилюдно отправил Семёныча слить всё в унитаз, напомнив о проведении доклада командиру.

Ашотик восседал на нижней полке командирского купе среди уймы пакетов с отобранной снедью. Руки его возлежали на пухлом животике, глаза были благостно полузакрыты, а волосатые ноздри, подрагивая, втягивали перепутанный аромат. Мысленно пронзая непрозрачность пакетов, он явно видел жареных и варёных курочек, натертых чесночком и краплёных зеленью, пряные домашние колбасы, румяные рыбные пироги, и ещё, ещё, ещё…

В купе, звякнув ведром, заглянул Семёныч, доложил: «Исполнено!» и схватив пустые пластиковые бутылки, нож и перевязочный пакет, убыл в тамбур.

Запершись в туалете, Семёныч ловко срезал верхнюю, с горлышком, осьмушку бутылки, обтянул ее бинтом и вставил в нижнюю часть. Сел на стульчак и надёжно зажав приспособление меж колен, начал аккуратно сливать «горючее», фильтруя мелкое стекло. Для «молодняка» в туалете — спиртной дух, в отхожем ведре — бутылочные стёкла, а начальству — нежданное успокоительное, как говориться — на сон грядущий.

Мичманы занимались с личным составом и Ашотик, вывалив содержимое пакетов на полки, начал делёж продуктов по принципу: «точно на выброс» и «можно оставить». Разложив «делюгу» по разным полкам, он решил вздремнуть до прихода мичманов. Однако запахи не давали уснуть. Ашотик, сглатывая слюну, смотрел и смотрел на продукты. Потом поднялся, походил по купе «туда-сюда», вышел в коридор, деловито подошёл к Палычу, потом к Семенычу, строго осмотрел молодежь и не стал мешать рабочему процессу. Вернувшись в купе, мысленно произнёс: «Всё равно выбрасывать» и приступил к ревизии полки с продуктами «точно на выброс». Он откладывал те продукты, что определялись как «точно-точно на выброс» и, настороженно обнюхав, торопливо съедал те, что попали в эту категорию ошибочно.

…Ночью поезд остановился на каком-то глухом полустанке и, как оказалось, стоянка продлиться около часа. Оставив Палыча приглядывать за спящими бойцами, Ашотик с Семёнычем вышли на свежий воздух.

Густой лес подступал к железной дороге высокой гаревой стеной, нанизавшей на вершины деревьев тяжёлое, почти беззвёздное небо. Скрипучий на ветру навесной фонарь раскачивал мутно-жёлтый свет, пятная угол станционной будки, редкозубый штакетник забора и кривобокие кусты. Казалось, что вот-вот в тиши скрипнет дверь и выйдет в ночь Пушкинский станционный смотритель.