Московская стена

– Если ты, дед, журналист, то мы тогда туристы, – с мрачной ухмылкой соизволил-таки ответить Ворон. – Едем из Москвы. И вот тебе самая последняя оттуда новость. Целая сенсация. Партизаны нанесли героический удар по интервентам прямо в столице. Взяли в плен кучу сидевшего в Кремле офицерья. Европейский канцлер тут же струсил и запросил мирных переговоров!

Дед хохотнул недоверчиво, но, видно постигнув, что таким не шутят, отступил на шаг, квакнул высоченными болотниками:

– Да ты што? Неужто правда?

Сорвав с головы свою голубую, с проблесками серебряных нитей тюбетейку, он широко, торжественно перекрестился.

– Дожил! Слава тебе Господи, дожил!

Ворон довольно подмигнул Кольке – вот мол, скоро о нас с тобой народ песни слагать будет!

– А стенка эта? – вдруг спохватился дед. – Говорят, в десять этажей высотой. Как же через нее перебрались-то?

– Хитрый план придумали, – Ворон, растаяв, говорил с заметным удовольствием. – Пробрались в город под землей по секретным тоннелям метро – и сразу в Кремль! Интервенты, понятное дело, гостей в ту ночь не ждали, постреляли немного и сдались. Почти триста человек там одних офицеров захватили! Переговорщики приехали из Сибири, от Лукина – сибирского премьера. Слышал о таком? Договорились, что в Москве теперь двойной гарнизон, уже тысячу десантников сибирских туда перебросили… А скоро новые переговоры начнутся – о поэтапном выводе иностранных войск!

Старичок едва-едва поспевал мыслью за командирской скороговоркой. Беззубый рот его приоткрылся, глаза, не отрываясь, смотрели на Ворона.

– Кто же чудо сотворил такое? Кто Москву-то взял?

Ворон покосился на Кольку – мол, нескромно мне о самом себе рассказывать. Тот ухмыльнулся, сказал слегка завывая:

– Главным у них Ворон был. Самый крутой партизанский командир. Не слыхали про такого? Ростом он под два метра, накачанный весь. Стреляет на бегу сразу из двух «калашей»…

Командир хоть и хохотнул, услышав такое, но весь аж красным стал от удовольствия. Совсем размяк – еще немного и вылез бы из машины, обнял крестящегося от радости деда, достал драгоценную бутыль самогона из фургончика.

– Так что, дедуля, недолго терпеть! Год, максимум два – и все наладится. Установим новую, справедливую власть! Будет тебе и телевизор, и газеты, и пенсия хорошая, чтоб не работал ходячим телеграфом на мосту.

Тут на лице деда расплылась дырявая улыбка, будто Ворон сморозил ужасную глупость.

– Справедливую? Не бывает справедливой власти, сынок! Восемьдесят лет живу на белом свете – и никак не дождусь той самой справедливости… Попомни мои слова – все по-прежнему станет. Придут опять секретари иль губернаторы сидеть на нашей шее – иначе, разве что, назовутся…

Лицо Ворона от неожиданности будто рассыпалось, просело:

– Так чему ж ты тогда радуешься, старый хрыч?

– Тому, что порядок в мир вернется.

– Какой еще порядок?!

– Порядок он и есть порядок, сынок! Неужто сам не понимаешь?

Так и не дождавшись внятного ответа, партизанский командир вдавил газ, обронив себе в утешение:

– В маразм впал старикан… Немудрено от такой-то растительной жизни…

Быкова, напротив, встреча эта заполнила совсем другим настроением – задумчивым и пытливым. Старик на мосту явился словно древнегреческий сфинкс у дорожной развилки. Вроде бы нехитрые слова звучали загадкой, разгадав которую выберешь из множества путей тот, который тебе нужен. Физик отстраненно считывал глазами стелившуюся под колеса джипа дорогу и перелистывал в уме не раз прочитанную за годы таежного затворничества книгу Шубарта о России[35] – власть и стремление к ней, писал тот, не занимают в мировоззрении русских центрального места. Напротив, в народной традиции власть видится как соблазн, которого лучше избегать, ведь она неизбежно привязывает ею располагающего к повседневной суете, отрывая от главного. Развращает, портит, калечит. Немец, а как верно увидел русского человека! Возможно потому, что в немцах тоже сидит вот это бессознательное стремление к порядку. Только видят они его в земных и понятных формах. Однако опущенный вниз, придавленный к земле немецкий Ordnung[36] парадоксально тут же становится духовным беспорядком… Закон, по которому история выращивает в инкубаторе нужные ей живые цепочки-последовательности, по-прежнему оставался для Быкова загадкой. Но внезапно, выдвинувшись вперед, ясно проступила цель – тот самый всеобщий порядок, о котором рассказывал смешной, похожий на Хоттабыча, дед на мосту.

* * *