Московская стена

Пережитый шок оказался столь сильным, что Иван Федорович почувствовал немедленный позыв выпить. Чужой взгляд, как припечатанный, ощущался на лице. Хотелось пойти смыть его водой.

– Как насчет, так сказать, пищеварительного средства?

Не дожидаясь общественного мнения, позвонил в лежавший на столе колокольчик.

Через пять минут перед ним уже возвышалась трехлитровая зеленая бутыль самогона. Обжигающая жидкость подействовала на главу республики весьма необычно. Впервые в жизни Иван Федорович задумался о том, что субстанция, содержащаяся в других людях, имеет, вероятно, значительную ценность, раз сообщает им такие способности. По сравнению с ней сам Иван Федорович – и все, что он полагает важным и значимым – выглядит несолидно, не сказать даже мелко и смешно. Обида, разочарование на пару с самогоном жгли внутренности, но злобы уже не было. Вместо нее пришло что-то похожее на раскаяние. Недавнее намерение отвести гостей на задний дворик монастыря представлялось постыдным и неприличным, как если бы ему, скажем, захотелось при массовом стечении народа справить нужду в центре городского поселения.

– Если по Горьковскому шоссе ехать, то, говорят, монастырь неподалеку есть – прямо на границе с Нижегородской губернией, – сообщил он, отчаянно борясь с жжением внутри и желая сделать для гостей нечто полезное. – Оборотни его стороной обходят. Народ то за чудо почитает, но…

Собравшись сказать что-то ехидное про веру в чудеса, он неожиданно осекся. Произошедшее вполне себе попадало в подобную категорию. Вроде бы уже решил пустить незваных гостей в расход – и вдруг передумал. Почему? По какой такой причине? Непонятно!

Мужчины выпили еще по одной, но разговор все равно не шел. Когда визитеры, обсудив подробно дорогу в монастырь, отправились в сопровождении Аркашки смотреть отведенную под ночлег комнату, Иван Федорович, пользуясь случаем, робко приблизился к Симе. Как-то совсем уже по-пьяному пробормотал:

– Я, знаете ли, вам очень благодарен…

Она не удивилась, только молча улыбнулась в ответ пухлыми, почти детскими губами. Позже Ивану Федоровичу не раз снилась эта самая улыбка.

* * *

Почему Сима все-таки сказала Ворону «да»? Ввязалась в безумную авантюру без всякого понимания куда и зачем едет? Человек иногда перемещается в пространстве не только ради понятной, материальной цели. Он скользит по географической карте в поисках новой точки опоры. Ищет место, стечение обстоятельств, где его внутреннее существо придет в абсолютное, ничем не потревоженное равновесие с внешним миром. Только так, увидев, что же лежит на другой чашке весов, можно узнать себя истинного. Кто ты, откуда, в какой части всемирного пазла находится та самая, твоя клеточка. Ни психологи, ни близкие, ни даже вы сами не знаете этого живущего в вас человека. Выявить, обнаружить его возможно только косвенно, через реакцию взаимодействия.

Сима бессознательно искала эту заветную точку в пространстве уже очень долго, похоже, еще с подросткового возраста – и никак не могла отыскать. Ей было восемь, когда они приехали во Францию. Жизнь в России она помнила плохо. То, что помнила, угнетало, а не будило ностальгию. Жареная картошка с загадочной субстанцией под названием «гуманитарная помощь», консервами, которые распределяли у мамы на работе. Грязные подъезды, гадко пахнущие лифты. Много людей с огромными, туго набитыми баулами на площади перед Ленинградским вокзалом, где они ждали бабушку из Питера. Когда Ельцин приказал расстрелять из танков парламент, в школе на три дня отменили занятия. Все вместе – нечто серое, неопрятное, тревожное и снующее. Но вот незадача, это залегло где-то у нее в глубине, зацементировалось там, сбилось в один плотный, нерастворяемый пласт. Париж, как ни старался, не смог с ним совладать. Тут нужен был динамит, а не легкое, обволакивающее французское мироощущение. Да, внешне все выглядело чудесно – примерная ученица в школе, Сорбонна, потом работа в крупном издательстве. Но сбитый кирпич внутри тянул и тянул своей тяжестью. Сима съездила в двадцать лет в Россию – один раз, другой. Проверила на практике – там становилось легче. Хотя здесь мешало уже другое. Слишком многое вызывало внешнее, эстетическое отвращение. Грубые, примитивные, уродливые формы жизни кишели вокруг. Так она и болталась туда-сюда, между двумя полуродинами. Занялась русской историей, культурой, религией. Попала в Национальный совет по туризму, где стала работать у Боссю.