Московская стена

Конец прежнего мира поначалу сильно упростил ей жизнь. Россия и Европа в некотором смысле сблизились друг с другом, почти соединились. Казалось, она вот-вот настигнет свою «точку равновесия». Назначение Боссю генерал-губернатором с задачей «сохранить русское культурное наследие» Сима восприняла как прямой знак судьбы – скорее в Москву, спасать осколки русской культуры! Ради лучшего будущего, которое, конечно же, непременно настанет! Но уже здесь, на месте, поняла, что делает работу археолога. Картины и здания, которые она помогает сохранить, возможно, именно русский человек уже не увидит. Скорее нужно спасать то, что еще остается живым. Для спасения же нации – ее целостности, ее духа – оккупация должна завершиться как можно быстрее, чтобы разрозненное, разбредшееся состояние русского народа не стало привычным и повседневным. Месяца за три до приезда Голдстона Сима, наконец, решилась – через знакомую в Новодевичьем монастыре передала письмо партизанам. Порыв, о котором потом много раз жалела, но без которого, наверное, не смогла бы жить дальше. Он снова обострил притупившуюся боль раздвоения. Связь с отрядом Ворона стала не оставляющей даже во сне шизофренией. Немцы, англичане или французы, окружавшие ее в Кремле, были удобнее и понятнее, чем прятавшиеся по подмосковным лесам безличные люди с автоматами. Необходимость – почти мистического происхождения – быть на той стороне, где ты чужой, постепенно развивалась в психическую болезнь. Когда ее арестовали, Сима скорее обрадовалась – вот и конец мучениям. Два дня под стражей чувствовала себя почти счастливой. Нет больше выбора, который ты не в состоянии сделать. Освобождение отрядом Ворона вернуло все на круги своя – ее снова воспринимали такой, какой она была в лучшем случае наполовину. Теперь, правда, с другим знаком. Но и вернуться обратно, хотя бы из-за обвинения в убийстве, Сима уже тоже не могла. Путешествие в Сибирь стало попыткой убежать от этой шизофренической безысходности.

Была и другая причина – Голдстон. Она поначалу соприкоснулась с ним несерьезно, вскользь, но он тут же нахально поселился внутри нее смутным, непонятно что обещавшим ощущением. Был совсем не так прост, как мог показаться на первый взгляд, белобрысый дылда с программным обеспечением из Оксфорда. Отчетливо простукивалось второе, контрабандное дно. Он что-то скрывал о себе, проступавшее порой в демонстративно нетипичном для типичного англичанина поведении. Между ними быстро проросла непонятная, ничем необъяснимая общность. Сима чувствовала совпадение жизненных линий, колеями проложенных у них по душам – схожих чем-то с линиями на ладони, по которым предсказывают судьбу. Кажется, Голдстон точно так же жил в состоянии раздвоенности и мучился ею. Между чем он разрывался, она не гадала, не силилась понять. Захочет – сам расскажет. Уже перед самым отъездом, услышав, как говорит по-русски уроженец Лондона, поняла, что дело нечисто. Но опять же, ничего спрашивать не стала. Дорога сразу сблизила их, они сидели рядом и почти все время разговаривали – теперь уже на русском. Голдстону русский язык доставлял очевидное наслаждение. Он говорил на нем так, словно нарушал многолетний, тяготивший его запрет – прислушиваясь к собственному голосу, иногда переспрашивая, правильно ли использовал то или иное слово, даже что-то записывал в тонкий, черной кожи блокнотик с серебряным тиснением Ministry of Armaments and War Production [38].

Сейчас было часов шесть утра, протомившийся ночь в заточении джип гордо покидал огороженную земляным валом столицу «республики», а часовые у ворот провожали его хмурыми, разочарованными взглядами. Сожалели, похоже, о верной добыче, драгоценных канистрах с бензином, ускользающей из их рук. Обдумывали причины странного великодушия обычно хваткого и жесткого Ивана Федоровича. За воротами машину тут же принял вязкий, непробиваемый фарами утренний туман. Природа словно хотя бы на пару утренних часов хотела скрыть от их взгляда разоренный и покалеченный мир.

– Монастырь, – неожиданно суетливо вернулся Голдстон к теме, которую только что обсуждал с провожающими Ворон. – Вот ведь совпадение: опять мы с вами вместе едем в монастырь!

Голос его звучал наигранно, по-актерски. В чем тут дело? Сима не понимала.

– Да не волнуйтесь же так! Вас никто не собирается насильно обращать в православие.

Он покосился на нее растерянно, смутился еще больше, словно Сима что-то угадала.

– Значит, насильно венчать тоже не будете?

Оба дружно фыркнули. Она представила себя рядом с Голдстоном – разница в росте сантиметров двадцать. Ни о чем больше не подумалось, только вот об этом. От смеха внутри весело завертелся калейдоскоп из ярких разноцветных стеклышек. Прошло зябкое ощущение от тумана и сырости в непрогревшейся машине. Голдстон, похоже, тоже расслабился, что бы его там ни напрягало. Подмигнул ей.