Московская стена

Открывший ворота суетливый монах, назвавшийся Константином, без долгих прелюдий повел их в трапезную. Там гостей вдоволь накормили черствым, сладковатым ржаным хлебом, пустой похлебкой из гороха и салатом из овощей, который Колька, вспомнив слово, с придыханием назвал «винегрет». После ужина устроили на ночлег – сначала Симу, скользнувшую на прощание по Голдстону внимательным, даже тревожным взглядом, а затем и мужчин. И вот здесь, в просторной комнате для паломников, плотно заставленной по всей площади узкими железными кроватями, монах Константин внезапно обронил:

– Братья, того, кто из вас иностранец, хотел повидать старец Антоний.

Голдстон окаменел. За время ужина он лишь несколько раз произнес «спасибо». Как они признали в нем иностранца?

– Старец? – повторил непонятное слово Колька. – Это самый главный в монастыре что ли?

Ворон тут же вскочил на ноги, отчаянно скрипнув железной сеткой кровати.

– Откуда знаете, что среди нас есть иностранец? Сюда приезжали? Расспрашивали про нас?

Константин нехотя, словно говорил о чужой тайне, ответил:

– Неделю назад приезжали. Привезли листки, где про вас написано. Старец тоже один листок видел, показал ему кто-то из братии. А вчера утром, как хлеб и воду принесли, сообщил нам: так и так, должны путники эти через наш монастырь проехать непременно. С иностранцем, который в их числе, мне переговорить нужно. Как прибудут, ты их накорми, а потом иностранца этого ко мне веди. В любое время.

И монах стремительно, словно отгоняя мошку, перекрестился.

– Просто чудеса и телепатия… – едва слышно пробормотал Ворон, кладя ладонь на правый бок, где под курткой пряталась пистолетная кобура. – Нет, не нравятся мне эти чудеса. Разводят всех по одному. Не ходите никуда, мистер. Если хочет поговорить, пусть сам сюда идет…

Голдстон уже навряд ли слышал его, тем более понимал. Как под гипнозом шагнул к низкой двери, видя перед собой только худое лицо монаха в черном клобуке. В последний момент все-таки осознал – надо что-то сказать Ворону и остальным. Повернулся, смог подобрать несколько слов:

– Я схожу. Не ждите меня, ложитесь спать.

* * *

Темнота, встретившая за порогом, показалась той самой первозданной, лишенной бытия тьмой, где не существовало еще ни материи, ни даже мысли. Провожатый в черной одежде, делая шаг вперед, норовил раствориться в ней, а потом, видимо вспоминая о Голдстоне и притормаживая, вновь возникал из ниоткуда, как волшебное, сказочное существо. Окружающие предметы Голдстон, можно сказать, вообще не видел, скорее угадывал внутренним локатором, ощущая их форму и размеры. Они прошли между двух плотно придвинутых друг к другу построек, потом слева материализовалась каменная лестница, видимо церковное крыльцо, еще чуть поодаль – огромный каменный крест. Все эти материальные объекты, появляясь в поле зрения, почти сразу же и пропадали словно миражи, навеянные болотной дымкой, что наплывала на монастырь со стороны леса. Как оказалось, именно туда, в лес, они и направлялись. Вышли через невидимую в темноте, запирающуюся на ключ калитку в монастырской стене. Лес начинался тут же, в нескольких метрах. Чем дальше они углублялись в него, тем сильнее тьма сдавливала грудь, плечи, спину, а внутри поднималось истерическое желание увидеть свет, хоть малый его проблеск. В какой-то момент тяжесть стала такой неподдельно-настоящей, что он едва не закричал – «Света, дайте хоть немного света!». И вот тут яркая, лучистая звезда вспыхнула впереди после очередного поворота невидимой тропинки, которую можно было вычислить лишь по шороху шагов проводника. Монах внезапно остановился. Голдстон едва не уткнулся носом ему в спину. Где-то совсем рядом пронзительно крикнула птица, и от неожиданности у него дрогнули колени.

– Скит, – сказал монах незнакомое слово, махнув рукой в сторону огонька. – Место, где живет старец и куда к нему приходят… Хорошо понимаешь по-русски? А старец – то монах, который живет отдельно и все время молитву творит.

Избушка старца, поставленная зачем-то на сваи, возвышалась посередине крохотной лесной опушки. Похоже, у нее было одно-единственное окно, повернутое как раз к тропинке, и в нем, мерцая, подманивая пламенем, горела одинокая толстая свеча. Константин замер у крыльца:

– Дальше не пойду. Стукнись в дверь, он откроет.

Голдстон оглянулся назад. Опять почувствовал темную, враждебную громаду ночного леса, кровожадно разевающую пасть.

– Как же я вернусь?

– До утра здесь останешься. Утром приходи на главные ворота, тебя пустят.

Монах развернулся и, словно по волшебству, немедленно исчез, испарился, будто и не стоял тут секунду назад. Голдстон, между тем, медлил, не поднимался по ступенькам. Таинственный старец пугал его не меньше, чем ночной лес. Прошла минута, две, три. Потом сверху раздался голос, недовольный, но при том странным образом ласковый:

– Чего встал как столб? Заходи давай!