Московская стена

Охранник на входе в вокзал куда-то исчез. Видимо решил, что охранять здесь больше нечего. На улице воздух казался каляным из-за враждебной, угнетающей тишины, которую изредка с треском разрывали одиночные автоматные очереди. Город уже не сопротивлялся. Бойцы мусульманской республики, рассыпавшись по укромным местам, затаились до прихода подкрепления с юга. Пока ждали на выезде из депо тепловоз, Клочков, отведя в сторону Ворона, сиплым, сорванным голосом давал последние наставления.

– Екатеринбург сейчас вольный город. Народ – в основном беженцы и всякие отморозки. Там у нас свой человек есть, Ахмет. То ли казах, то ли киргиз. Живет, держит кафе для виду. А так – подыскивает нужных людей, чтобы выступить когда надо. Найти его легко – кафе называется «Чайхана у верблюда». Перед ним, мне рассказывали, верблюд с ишаком пасутся. Скажете, что от меня – он для вас все сделает…

Тепловоз с зажженными фарами, расслабленно тарахтя, выплыл из темного кирпичного свода депо как неведомый зверь, исторгнутый из чрева сказочного чудища. Медленно подполз и застыл, приглашая пассажиров забраться наверх. Раздался более громкий тарахтящий звук, и две струи едва различимого едкого дыма нетерпеливо вырвались откуда-то из крыши.

– Всё! По вагонам! – заорал Клочков и на прощание похлопал Ворона по плечу.

Голдстон, Ворон и Черемша оказались в передней кабине машиниста, которую Клочков обозвал «первым классом». Сима, Колька и Быков – в задней. Клочков махнул им в последний раз на прощанье и, придерживая рукой автомат, большими прыжками побежал обратно в сторону вокзала. Скорее всего, торопился залечь где-нибудь на дно. Тепловоз, неторопливо пересчитывая стыки, медленно пополз по рельсам.

– Шангри-Ла, – прошептал Голдстон по-английски, растягивая слова. – Мы едем в Шангри-Ла. Ла-ла-ла…

– Что? – не расслышал стоявший рядом машинист.

– Нет-нет, я о своем… Какой у нас план?

– Сейчас обогнем город – и сразу двинем аллюром на северо-восток, – затараторил Черемша, словно сам очень хотел обсудить маршрут. – В Можге будем часов через шесть. Там, думаю, топливом и маслом разживемся без проблем. А вот дальше… Слушайте, мужики, у вас табаку нет случаем?

Никогда в жизни не куривший Ворон молча вытащил из рюкзака пачку трофейного «Кэмела». Как и многое другое носил «на всякий случай». Машинист благоговейно выдохнул. Посмотрел на командира снизу вверх. Пробормотал, как будто оправдываясь:

– Я просто так спросил-то. Уж и не помню, когда в последний раз что-то нормальное курил.

Ворон нетерпеливо мотнул головой.

– Чего уж там, бери. Да не одну… Бери пачку целиком!

Травись…

Запах солярки и пота вскоре смешался со сладковатым ароматом табака. Затянувшись с наслаждением, машинист на время замолк. Минут пять тишину нарушали лишь звуки жизнедеятельности тепловоза и щелчки тумблеров на пульте управления. Но потом где-то неподалеку от дороги опять затараторили автоматы. Хорошо так, сразу дружной компанией.

– Долго еще по городу-то? – нервно спросил Ворон, всматриваясь в темноту вокруг.

Черемша, не меняя блаженного выражения лица, кивнул.

– Прилично. Сейчас только Вахитово будет. Здесь петля закручивается, которая нас выкинет на запад. Минут через двадцать как раз напротив кремля окажемся. Километров шесть, не больше, по прямой.

Ворон нервно сглотнул. Попытался приладить к открытому окну ручной пулемет. Машинист, оглянувшись на шум через плечо, мечтательно улыбнулся. Обратился к Голдстону:

– Почти бронепоезд, да? Видите, какой финт история выкинула ровно через сто лет? Все один к одному – махновщина, разруха, интервенты. Мне вот интересно спросить – история почему повторяется? Потому как в первый раз люди урок не усвоили? Так что ли получается?

Кабину залило зловещими, кровавыми отблесками. Слева показалось колыхающееся алое зарево, отблеск грандиозного пожара.

– Кремль? – ужаснулся Голдстон, подумав о том, что они были там пару часов назад.

– Он самый, – спокойно ответил Черемша, словно говорил о чем-то заурядном. – Горит. Как Рим при Нероне. Sic transit gloria mundi[50].

– Мне кажется, вы должны писать стихи, – сорвалось у Голдстона с языка.

Черемша хрюкнул, скорее довольно. Значит, тема не была запретной.

– Так, балуюсь… Настоящие стихи все уже Пушкин написал.

– О чем же пишете?

– Об одном и том же, о ней, – с готовностью отозвался машинист.

– О любви?

– Да нет же! О гармонии. Все поэты только о ней и писали!

Голдстон едва заметно улыбнулся.

– Расскажите. Первый раз слышу.

Черемша задумался на мгновение, кажется, пытался удержать в голове все вместе – неподатливую рифму, разговор, управление машиной. Сказал уверенно:

– Нет, конечно же, никто не пишет в лоб – о, вселенская гармония, сейчас тебя я воспою! Напротив, хороший стих обычно рождается из чего-то заурядного…

– Из детали?