Московская стена

– Знаете, – начал он, тщательно подбирая слова, – пару месяцев назад я побывал в одном монастыре. Там мне удалось подняться на колокольню, где висел большой, старинный колокол. С высоты открывался вид на много километров вокруг – руины, разруха… И тут в голову пришла… необычная мысль. Показалось, что колокол этот – волшебный. Если ударить в него, время повернется вспять. Смерть превратится в жизнь, все станет как было. Головой, конечно, я понимал, что это иллюзия. Но ощущение было таким сильным, что позже появилась другая странная мысль – может быть, существует некий закон, позволяющий… возвращать порядок в человеческую жизнь?

Машинист опять не удивился. Возможно, просто не умел. Или же, напротив, жизнь постоянно казалась ему столь удивительной, что вопрос выглядел вполне себе заурядным. Переспросил с интересом:

– Колокол? Слышал, что по православному поверью он способен разгонять злые силы. Но про законы ничего не знаю. Образование не то. Вырос в семье рабочего и учительницы. Учился в техникуме, водил тепловозы. Никуда дальше Москвы не ездил.

Голдстон кивнул:

– И все же?

Черемша заметно смутился. Наверное, боялся ответить что-то не то, разочаровать дотошного иностранца. Зажег наконец сигарету.

– Жизнь очевидно подчиняется разумному порядку. Такая всеобщая, ни на секунду не останавливающаяся стройка. Есть ли у нее конечная цель? Не знаю. Скорее да чем нет, хотя мы пока не в состоянии ее постигнуть. Но вы, я, все остальные люди определенно появились на свет только потому, что нужны этому вселенскому строительству. Не будем в нем участвовать – останемся теми самыми разбросанными по полю кирпичами. Разница между отдельным и целым, как я понимаю, и есть разница между смертью и жизнью.

Голдстон потер в странном возбуждении щеку:

– То есть порядок этот и есть жизнь? А все остальное – ничто, смерть?

Машинист вздохнул, будто проговорился, выдал ненароком страшную тайну, о которой никому не разрешено было рассказывать.

– Получается, что так… Может, поспите все-таки? Вам бы отдохнуть после таких-то переживаний…

Черная тьма за окном, которую до того с натужным усилием расталкивали в стороны фары тепловоза, неожиданно отступила, раздвинулась. Черемша, не сказав, кажется, ничего особенного, словно взял Голдстона за руку и великодушно провел вместе с собой через заветную дверь, соединяющую земное человеческое существование с обитающим где-то еще его смыслом. Картина мира, похожая прежде на серый карандашный набросок, вдруг получила объем, цвет, вздрогнула как от волшебного прикосновения и ожила.

* * *

Путешествие из Казани в Екатеринбург показалось Кольке едва ли не самым беззаботным отрезком их путешествия. Едва выехали на колею, как сморил его тот самый сон, что не без причины называют мертвецким. Спал он в общей сложности более двадцати часов. С коротким перерывом в Можге, когда его разбудил Быков, который принес с вокзала горячего сладкого чаю и свежего, пахнущего теплотой и подмешанными травами черного хлеба. Колька как в беспамятстве пожевал мякиш, сделал несколько мелких, обжигающих глотков, а потом снова ничком рухнул на кучу рюкзаков на полу. Уже погружаясь во что-то податливое, обволакивающее со всех сторон, услышал тоже непривычно мягкий голос Быкова:

– Спи, спи. Тебе ведь еще расти и расти.

А потом кто-то погладил его по голове. Он скорее почувствовал, чем понял, что это рука Симы. Та самая, которая без лишних раздумий полоснула финским ножом по горлу генерал-губернатора. Колька вздрогнул, отстранился инстинктивно, как бывает от испуга. Неудивительно, что первый сон приснился ему именно про Симу. Но, напротив, совсем не страшный, а легкий, искристый, как ее взгляд. Что там было, в этом сне, по пробуждении вспомнить он не смог. Осталась лишь теплота внутри как после встречи с близким человеком. Словно водки грамм пятьдесят выпил – только голова ясная. Кое-как оклемался Колька на дальних подступах к Екатеринбургу. Уже пошли пригородные станции, обитаемые и живые. В окнах домов мелькали кактусы и фиолетовые герани, лениво развевалось на ветру стираное белье, пахло сгоревшей прошлогодней травой. Колька жадно вертел головой по сторонам – как на машине времени прилетел то ли в прошлое, то ли в будущее. Каждый по-своему выказывал радость по поводу благополучного прибытия в Екатеринбург. Физик с англичанином, спустившись из тепловоза на вокзальную платформу, пожали друг другу руки, а потом крепко, искренне обнялись. Машинист блаженно курил одну сигарету за другой и степенно вел разговоры с парочкой засыпавших его расспросами о Казани служащих вокзала в форме. Ворон время от времени радостно хлопал себя по ляжкам, но при том постоянно тревожно оглядывался по сторонам, будто кого-то ждал. Что до Симы, вела она себя, на взгляд Кольки, совсем по-бабьи. То плакала, то хохотала, а в перерывах с вопросом поглядывала на англичанина, заросшего за время пути густой рыжей щетиной. Колька, перехватывая эти взгляды, почему-то жалел, что у него самого на лице пока не вылезает ничего кроме прыщей.