Московская стена

– Я и поведу, – сказал он наконец, отерев ладонью от пота покрасневшее разом лицо.

– Что? – выдохнул Ворон с издевательской улыбкой. – Автомобильных прав нет, а поведете самолет? Или в компьютерные игры переиграли когда-то?

Физик беззлобно и деловито ответил:

– Прав автомобильных да, нет. Но на самолетах летал. Больше трехсот часов налет.

Запал Ворона, похоже, иссяк.

– Там, куда летим, хоть есть аэродром? Или с парашютами прыгать будем? – спросил командир скорее для того, чтобы покончить с разговором на высокой ноте без очевидной для себя капитуляции.

– Есть. Почти целый аэропорт, – улыбнулся Быков, и в его бесцветных, обычно холодных глазах вспыхнуло что-то хулиганское. – Главное рассчитать с топливом. И чтобы ветер попутный. Придется ждать погоду.

Ахмет просьбе о самолете не удивился. Похоже, он вообще обходился по жизни без эмоций. Его рыбье лицо с узкими щелками глаз и отвисшими щеками-жабрами монотонно покачивалось вверх-вниз в такт разговору, не выдавая ни малейших перепадов настроения. Выслушав до конца, киргиз отошел позвонить кому-то по телефону. Вернувшись через час, выдал исчерпывающее заключение:

– Самолет будет. Топливо в нем будет. Только взлетать опасно будет. Могут пристрелить.

Следующая неделя пролетела на одном дыхании. Если вычесть время на сон и еду, все ушло без остатка на то, чтобы до малых мелочей разработать план отлета. Люди Ахмета пригнали на один из городских пустырей военный грузовик с фургоном – тот должен был изображать «кукурузник» Ан-2, трехтонный одномоторный самолет, который подкупленный Ахметом служащий аэродрома подготовит ранним утром для побега. На пустыре они впятером раз за разом бежали с рюкзаками и автоматами стометровку к грузовику, а затем карабкались в фургон по вихлявой железной лесенке. Потом, уже на пути в чайхану, их медленно провозили на машине вдоль бетонного забора летного поля, заставленного кучей старого крылатого хлама, половина из которого уже никогда не поднимется в небо, и показывали то самое место, где надо будет прорываться на аэродром. Вечерами же физик отдельно занимался с Голдстоном, задумав сделать из него запасного пилота. Поужинав бараньей похлебкой с киргизскими чабатами и прихватив с собой оббитый где только можно фарфоровый чайник с миской печенья, они удалялись в комнатку Быкова с пыльными, не раздвигающимися шторами, где до часу-двух ночи штудировали руководство по эксплуатации «кукурузника», учились рассчитывать центр тяжести самолета с загрузкой и определять влияние ветра на скорость и дальность полета.

Симу вся эта бесконечная, закольцованная суматоха доводила до незаметных, к счастью, внешне приступов какой-то психической судороги. С утра до вечера вокруг толкались чужие люди, тратившие, сами того не подозревая, ее бесценное, утекающее меж пальцев в пустоту время. Может быть, самое последнее время. Она исполняла все, о чем просили, но внутри ее корежило от того, что нет никакой возможности поговорить с Голдстоном пока не поздно. Мысль эта стучала в висках, не стихая ни на минуту, предчувствия же говорили только плохое. Раз им так невероятно везло в первой половине пути, значит, теперь будет опаснее, труднее, беспощаднее. Потому-то надо без промедления все разрешить, закончить разговор, начатый в день побега из Чебоксар. Их быстрое, жадное рукопожатие вспоминалось как тайный знак, непременно требующий дальнейших действий. Но что же она должна сделать? Подойти в перерыве между потными забегами в грузовик и обронить – «Кстати, как насчет того, что я тебя люблю»? Все внутри сопротивлялось такому продолжению чуда, случившегося с ней на пути в Казань. Она ведь тогда ничего не придумывала, не делала сама – только оседлала вздыбившуюся в себе волну, поднявшую ее высоко-высоко, где они с Голдстоном и встретились, наконец, по-настоящему. Теперь приходилось ждать, когда сила эта вновь даст знать о себе. Внушит, куда пойти, что сказать.

Помощь небес пришла к ней, когда Сима уже почти отчаялась. Помог Колька, вернее его четырнадцатый день рожденья, о котором Голдстон случайно узнал во время похода в обсерваторию. Ему немедленно захотелось устроить своему новому другу праздник – настоящий, почти семейный. Правда, как именно исполнить свой замысел, он совсем не представлял. Но вот Сима, по его мнению, вполне могла представить.

– Надо попросить Ахмета испечь большой пирог с яблоками или ягодами, – действительно тут же предложила она. – Сходить в ближайшую церковь и купить там восковых свечек. Потом поискать на толкучке кожаную куртку. Мне кажется, ему очень хочется такую же, как у командира. Главное, все сделать в полной тайне. А вечером, после всех тренировок, просто попросить его спуститься вниз… Как план?

Голдстон смутился. Похоже, не ожидал, что все так быстро устроится.

– Просто чудесный. Я сам никогда бы не придумал.

Лицо Симы смягчилось, ожило:

– У Боссю была куча племянников и племянниц, которых он просто обожал. Десять лет подряд я придумывала, что дарить им на Рождество и дни рожденья.

Голдстон спохватился.