Московская стена

Давным-давно, еще в колледже, Голдстон пытался представить место, откуда ему никогда не захотелось бы уехать. Необитаемый остров в Полинезии с белым песчаным пляжем? Дом посредине обширного, старого виноградника в Южной Франции? Провинциальный итальянский городишко, почти не постаревший со времен Медичи? Уже и не вспомнить, на чем остановился. Но затерянный в сибирской тайге научный городок точно не присутствовал в том списке. Сейчас, поселившись в Городе Солнца, Голдстон удивлялся по несколько раз на день: нигде прежде он не ощущал такого спокойствия и свободы. Да, помогло, наверное, само путешествие. Чем сильнее сопротивление на пути к цели, тем больше удовольствия после ее достижения. Физик говорил – шансы добраться один к трем. На самом деле здорово преувеличил. Но все равно, разве он так счастлив здесь лишь оттого, что его раз пять могли убить, да так и не убили? Или все-таки дело в том, что сюда приехал уже не тот Джон Голдстон, который проиграл пари про чудо? Тот, прежний, слез по дороге как шелуха, зачищенный плотным встречным потоком событий, слов, мыслей. Хотя разница между ними, пожалуй, только в одном. В диапазоне чувствительности к жизни. Как и тогда, сразу после контузии, он похож на антенну, способную улавливать гораздо более слабые сигналы извне и изнутри. Причем слышит их все разом – как единую мелодию, сыгранную по своим, особым нотам. Когда же Голдстон нашел для себя ответ, что это за мелодия, то сначала подумал – неужели все-таки свихнулся? Хотя других вариантов не было. Истина. Объективная сущность жизни или гармония, о которой говорил с ним машинист Павел Федорович Черемша. Она существует, материальна и как невидимое излучение пронизывает все вокруг, выстраивая в четкий порядок составляющие жизнь элементы. В Городе Солнца эта мелодия, не пресыщая, звучала повсюду. Люди были открыты ей, получали от нее удовольствие, потому, наверное, одновременно работали как ретрансляторы. То наивное, никогда невозможное по причине человеческого несовершенства будущее, о котором рассказывал Быков во время первой их встречи, внезапно образовалось вокруг Голдстона. Он очутился в самой настоящей утопии, влюбившись в нее беззаветно и с первого взгляда. По сравнению с этим тайна кратера в тайге выглядела лишь интригующей технической деталью, не более того. Возможно потому Голдстона и посвятили в нее буднично, по-деловому, заодно с поездкой на местную молочную ферму и визитом в Дворец творчества, где в это время занимались в секциях примерно триста детей от пяти до пятнадцати лет.

По Городу Солнца и окрестностям они передвигались в усеченном составе, без Быкова. Их водил повсюду веселый, разговорчивый дед Олег Иванович Казаков, кажется, главный местный физик. Среднего роста, худощавый, живой и подвижный как электрон. Коротко подстриженные благородные усы придавали его лицу пропорциональность леонардовского золотого сечения. Лицо это, как у ликов на иконах, все время лучилось от какой-то непрекращающейся, внутренней радости, с которой он мог рассказывать о самых разных вещах – от устройства городской канализации до Стандартной модели, описывающей мир элементарных частиц. Голдстону Казаков казался святым из Средневековья – погруженный в постижение тайны мирозданья, но при том открытый для любой, даже самой малой детали материального мира, как разговаривавший с птицами Франциск Ассизский.

– Да, кстати, – опомнился Казаков часам к четырем, когда они обошли уже половину городка и съездили на машине осмотреть поля зерновых, нефтепромысел, ферму и Дворец творчества. – Вам же надо показать коллайдер. Вы ведь из-за него сюда столько времени добирались? Сейчас пообедаем – и сразу туда. Хорошо?

Кивнув рассеянно в ответ, Голдстон случайно схватил взглядом выражение лица Ворона. Тяжелое и напряженное, словно дурное предзнаменование.

Обед в ресторанчике «Три медведя», двухэтажном рубленом доме – пахнущем деревом, расписанном внутри сценами из русских народных сказок – прошел в неторопливом разговоре о том, как организованы в Городе Солнца товарно-денежные отношения.