По тону было абсолютно понятно, что, напротив, доклад об этом в ближайшие часы ляжет в личное дело штабс-капитана Джона Голдстона.
Голдстон вышел из кабинета Свенссона разбитым, почти больным. Испытывая столь сильную гадливость ко всему на свете, что его мутило. Хотелось пойти помыть зудящие руки. Вымыться самому, постирать форму. Но в голове, тем не менее, уже был четкий план того, что надо сделать. Сима, замерев на пороге смерти, бросив оттуда прощальный взгляд, показалась чем-то безмерно важным для всей будущей жизни. Он увидел ее не саму по себе, а вживленной в это будущее, что живыми отростками уже дотягивалось до Голдстона, прорастало через тело, присоединяя к своим собственным его нервные окончания. Потому-то и было сейчас так больно. Но именно боль, прочистив все едкой кислотой, помогла понять, чего он хочет и на что готов.
Кнелл, сказал себе Голдстон. Он единственный, кто в силах спасти Симу. Надо срочно лететь в Берлин. Но только не с пустыми руками. Лучше привезти старику хороший подарок – рассказ физика о
Быков, свежеумытый и причесанный, как семилетний мальчик, сидел на ровно застеленной кровати и отстраненно глядел перед собой в пространство. Его бледно-голубой глаз нехотя двинулся в сторону вошедшего и, видимо, зафиксировав его образ, отправил сигнал в мозг хозяина. Громадная голова едва заметно кивнула.
Голдстона, собиравшегося прямо с порога ринуться в атаку, приморозило.
– Как… как ваше здоровье? – путаясь, задал он вопрос и беспомощно оглянулся по сторонам. Комната была заметно попроще, чем его, без кожаной мебели и зеркал.
– Гораздо лучше. Спасибо большое, что перевели меня сюда.
Казалось, Быков с трудом подбирает слова для повседневного общения.
Голдстон кивнул. Скорее пытался воодушевить себя.
– Я решил не дожидаться обеда. Креветки и шабли только мешают серьезному разговору. Завтра-послезавтра я возвращаюсь в Берлин, а потому мне хотелось бы как можно быстрее расставить все точки над «i».
Еще один кивок, полуодобрительный, полуравнодушный.
– Можно я сяду?
Быков смутился, став на мгновение живым человеком.
– Конечно. Извините. Еще не привык, что я здесь хозяин. Как насчет того, чтобы сесть за стол?
Кивнув, Голдстон с трудом отодвинул мощный, словно вырубленный из единого куска дерева стул и сел прямо напротив Быкова. Тот вновь походил на искусно раскрашенную статую. Пора?
– Павел, вы ведь наверняка слышали о Тунгусском метеорите?
Когда Свенссон будет изучать их беседу, то наверняка перечитает эту строчку еще раз. А может, и два. Нет ли какой ошибки? Но Быков, похоже, не удивился.
– Да, конечно, – коротко ответил он, но в его холодных глазах явно затеплился интерес. Словно крохотную свечечку зажгли на вершине огромного сугроба. Господи, ужаснулся Голдстон, даже сравнения я придумываю уже русские. Холод, сугробы, свечки.
– В июне 1908 года в центре Сибири в непроходимой тайге произошел загадочный взрыв. Настолько сильный, что его смогла зафиксировать сейсмологическая станция в Германии. Позднее мощность взрыва определили в сорок мегатонн. Когда в район происшествия добрались первые научные экспедиции, они обнаружили, что тайга уничтожена на площади две тысячи квадратных километров. Главной версией стало столкновение Земли с ядром кометы, которая взорвалась в атмосфере.
Быков иронично хмыкнул.
– Вы не упоминали, что увлекаетесь астрономией.
– По долгу службы я увлекаюсь совсем другим – поиском перспективных разработок для министерства вооружений. Вы спросите – при чем же тут Тунгусский метеорит?
Громадная голова Быкова величественно качнулась в знак согласия. В самом деле, при чем? Однако Голдстон очень надеялся – физик знает, что произойдет дальше. Медленно, как заранее припасенный туз, он извлек из нагрудного кармана мундира заветную фотографию.
– Вот сделанный месяц назад снимок со спутника одного из районов Западной Сибири. Вы, думаю, поймете, почему я вспомнил Тунгусский метеорит.