Московская стена

Попрощавшись, Голдстон не ушел сразу, а проводил собеседницу глазами – она спускалась как будто через силу, один раз обернулась, словно собираясь договорить. Когда внизу хлопнула невидимая дверь, развернулся на каблуках и зашагал, вдохновленный, в сторону Тверской, перебирая в голове сказанное. Вроде чушь собачья, но ведь и в самом деле помогло? Казалось, что за время разговора сильно потеплело. Ветер теперь не обдирал наждаком кожу на лице, а снисходительно похлопывал по щекам. Очерченное домами русло неба над головой прочистилось, стало прозрачнее и голубее. Облака плыли по нему, послушно повторяя все изгибы переулка. Когда же, насмотревшись на небеса, он вернулся взглядом на землю, то сразу заметил припаркованный неподалеку от подвала черный микроавтобус с затемненными стеклами. После прекрасной небесной реки тот походил на гигантского навозника-скарабея из фильма ужасов. Но Голдстон отмахнулся от дурного предчувствия. Даже когда за спиной мягко хлопнула дверца, подавил в себе рефлекс обернуться назад. Начал разворачиваться лишь на торопливый топот шагов. Не успел. В лицо резко ударило запахом какой-то химии, а потом ему стало все равно.

* * *

Первое, что осознал, вернувшись, Голдстон, была головная боль. Голова болела всей поверхностью. Так, словно с нее содрали скальп. Потом он почувствовал нечто мерзкое и липкое у себя на переносице и глазах. Следующим наступила очередь слуха.

– Кажется, скоро очухается. Давайте, у нас мало времени.

Обоняние. Запах нашатыря почти разодрал нос.

– Слышишь меня, сволочь?

Пощечина. Не сильная, скорее обидная. Кажется, со мной уже было такое, сообразил Голдстон. Пробуждение в мертвецкой. Неужели снова там очутился?

Более сильная пощечина.

– Сдери с него скотч. Так он быстрее придет в себя.

В следующую секунду Голдстон задохнулся от боли. Похоже, вместе со скотчем он частично также избавился от бровей и ресниц. Но теперь можно было подключить зрение. Что-то, похожее на средневековый подземный каземат. Небольшая комнатушка со сводчатым кирпичным потолком. Полумрак. В дальнем конце помещения – стол с сильной лампой, будто белое, раскаленное солнце в зените. За лампой кто-то есть, но кто – не разглядеть. Сам Голдстон сидит, примотанный веревкой к стулу, почти посередине комнаты. Рядом с ним двое – в пятнистой защитной форме и черных балаклавах. Один поплотнее, темные, рыбьи глаза навыкат в прорезях маски. Второй вытянутый, худой, маска ему великовата, топорщится некрасивыми складками. Глаза мелкие и, напротив, глубоко запавшие. Никто из них не показался Голдстону знакомым.

– Ну что же, – фыркнул плотный. – Ты должен спросить: «Кто вы такие».

Голдстон молчал. Тогда плотный сделал шаг и не очень сильно въехал ему кулаком в челюсть.

– Спрашивай! Не зря же мы подготовили ответ!

– Кто вы такие?

Пара обменялась взглядами, кажется оба улыбнулись.

– Патриоты, которые хотят разоблачить предателя, вступившего в сговор с партизанами.

Слишком длинно и помпезно для двух костоломов. Что-то начало проясняться, несмотря на треск и отчаянные помехи в голове. Неужели Свенссон решился на этот дешевый балаган? Но почему? Разнюхал о его настоящих планах? Или проблемы с признанием Симы?

– Я… я требую, чтобы вы немедленно сняли маски и представились. Кроме того, показали ордер на мое задержание.

Плотный нерешительно покосился в сторону лампы. Что-то там произошло невидимое для Голдстона, но сразу вслед за этим плотный коротко, но очень жестко пнул его точно в колено. Стул едва не опрокинулся.

– Кончай ломать комедию, а то я тебе ногу сломаю! Твоя русская подружка уже дала показания! Сказала, что завербовала тебя!

Перехватив внутри боль, Голдстон возразил сквозь зубы:

– Тогда почему бы вам не арестовать меня официально?

– Твои покровители в Берлине… Они не дадут допросить тебя как надо… Хватит трепаться! Рассказывай!

Голдстон прикинул свои шансы. Может, потянуть время? Когда его хватятся в штабе у Кнелла? Через день? Да, не раньше. И вообще – он может просто исчезнуть. Спишут на криминальную статистику. Скажут, что шатался по нелегальным борделям. Кнелл, конечно же, поднимет всех на уши. Но кто будет заниматься его поисками? Тот же Свенссон?

– Что рассказывать?

– Когда ты решил работать на партизан?

Не пришлось даже изображать удивление.

– Почему я мог принять такое решение? Я в России в первый раз в жизни.

– У тебя русская мать. Мы подняли всю твою подноготную!

– Никогда не скрывал, кто мои родственники и благополучно проработал в Министерстве вооружений почти три года. При всей существующей системе проверок и допусков. Что еще вы хотите узнать?

Пучеглазый свистнул носом, завис на пару секунд, потом достал из кармана куртки какую-то бумажку. Да, похоже, вопросы ему надиктовывали уже в черном минивэне. Не исключено, что лично Свенссон.

– О чем ты говорил с Симоновой, когда ездил в монастырь? Что она тебе рассказывала?

– Насколько я помню, мы обсуждали значение церкви в русской истории. Она показала мне храм, в котором шла служба, а потом провела на колокольню.

– С кем ты еще общался в монастыре?

– Больше ни с кем.