Московская стена

Голдстон нервно размышляет, что хотел бы исправить в собственной жизни. Говорит не очень уверенно:

– Меня заподозрили в том, что я глупее кота. Можно как-то поднять мой статус?

Демиург недовольно сопит:

– Коты вообще-то бывают разные. Есть, к примеру, Вселенский Кот. Он даже меня не всегда слушается.

– Нет-нет, я встречал в своем сюжете только одного кота – совершенно обычного, черного, с большой головой. Разве что он мог проходить сквозь стены.

Похоже, демиургу очень не хочется менять сюжет, даже в такой несущественной мелочи. Он долго мнется в темноте, бормочет что-то себе под нос, даже шелестит бумагами. Наконец, тяжело вздыхает:

– Ну ладно, договорились. Ты будешь умнее кота. Все, надеюсь?

Тут голос Свенссона мягко шепчет в ухо: «Станете подопытной обезьяной, Голдстон». Как же он мог забыть!

– А обезьяны? Можно они тоже будут глупее меня? Кажется, так уже было… Где-то в самом начале.

Демиург вновь недовольно ворчит себе под нос. После минутного размышления выносит окончательный вердикт:

– Насчет обезьян не знаю. Слишком много придется переделывать. Не могу обещать. А с котом не беспокойся, поправлю.

* * *

Он пришел в себя оттого, что свалился на пол. Часы у него не забрали – только телефон, потому Голдстон, всмотревшись в светящиеся зеленым стрелки и деления, смог точно сказать, сколько по земному времени пребывал на краю Вселенной. Один час и сорок пять минут. Это вместе с дорогой туда и обратно. Да, скорость света здесь и рядом не стояла… Он, замурованный заживо, не чувствовал почему-то сейчас ни страха, ни отчаяния, ни прежнего безразличия. Только холод, который мало-помалу обволакивает тело как наливающаяся в ванну вода. Проверил пульс – семьдесят ударов в минуту. Может, на самом деле уже окончательно заблудился в собственной голове? Перепрыгивает там с одного уровня подсознания на другой? Как понять – он здесь или по-прежнему там? Хотя – есть ли, собственно, разница между здесь и там?

Голдстон ощупью залез обратно на табуреточку и задумался. Подсознание – хранилище. Универсальная гигантская библиотека. Сознание – скорее инструмент. В памяти опять возник тот единственный визит к психиатру. Теперь Голдстон жалел, что больше не пошел к нему на прием, потому как врач, похоже, попался толковый, тоже с философскими наклонностями. Попробовал вспомнить его лицо – широкое, спокойное, даже умиротворенное, само по себе оказывающее терапевтический эффект. Говорил он медленно, тщательно подбирая слова, словно вводил в вену успокоительное. Тогда все это – сознание, подсознание и так далее – казалось Голдстону пустой болтовней. Хотелось просто проглотить таблетку и излечиться.

– Сознание, – рассказывал врач, – это фонарик, который вы держите в руках и подсвечиваете область известного вам. То, что считаете своим «я». Пятно света может быть как очень узким, так и почти бесконечно широким. То есть сознание – акт вашего личного выбора. Желание видеть мир таким образом, как вы посчитаете нужным. Беда в том, что большинство, напротив, воспринимают сознание как объективную данность. В детстве, лет до двенадцати, ваше сознание растет само, по мере приобретения нового опыта. Вы переживаете разные ситуации, составляя в итоге карту понятного вам мира. Карта, которая у всех более-менее общая, позволяет начать процесс социальной адаптации. Многие, увы, на этом и останавливаются, так как дальнейший рост сознания уже требует усилий. Но, согласитесь, далеко не все жизненные проблемы можно разрешить с точки зрения двенадцатилетнего ребенка. Так начинаются жизненные кризисы…

Интересно, ему по-прежнему двенадцать? Или за последнюю пару недель он все-таки смог подрасти? Голдстон встал и осторожно, чтобы не приложиться лицом, сделал в полной темноте несколько шагов сначала в одну сторону, потом в другую. Нужную стену нашел по еще мягким, легко отламывающимся лепешкам свежего цемента. Навалился на нее всей тяжестью тела, попробовал стукнуть кулаком. Нет, даже не дрогнула. Видимо, заложили в два кирпича. Мысль снова вернулась к разговору с психологом. Сознание – фонарик, область известного. Остальное – неизвестное, бессознательное, но оттого не менее реальное. Средневековый крестьянин ничего не знал об Америке, но это не отменяло факт ее существования. Теоретически он имел шанс сесть на корабль и приплыть туда. Сознание и бессознательное – единый, как два земных полушария, мир. Проблема Голдстона едина и там, и здесь, пусть ее воплощения разнолики и многочисленны. Логично предположить, что, если решить ее одном месте, она разрешится и в другом. То есть, не имеет значения, где находится эта самая стена и каким физическим законам подчиняется вещество, из которого она состоит. Важно одно – додумается ли он наконец, как через нее пройти.