Московская стена

Тоннель вывел партизан на лестницу – самую обычную, как в жилом подъезде, только невероятно длинную. Минут тридцать они карабкались вверх, порой выхватывая световым пятном фонарика из темноты надписи белой краской – «-15 этаж» или «Осталась половина пути». Наконец уперлись в кирпичную кладку, которую быстро и аккуратно раскорячили двумя ломами. Стена оказалась так себе, некоторые кирпичи выпадали сами как гнилые зубы. За ней обнаружился винный погреб. По счастью, пустой, иначе вся операция могла бы оказаться под вопросом, но все равно, с тягучим, сладким, кружащим голову ароматом. Был он отделан неровным камнем под старину, вдоль стен стояли деревянные стеллажи с сотами для бутылок. В одном углу свалены огромные пустые бочки. Надышавшись винного духа, партизаны расслабились, осмелели. По железной лестнице наверх лезли с охотой, без страха. Дверь погреба взломали весело, на раз, два, три. После погреба разделились на штурмовые группы по двадцать человек, у каждой своя задача. Группа Ворона должна была нейтрализовать центр управления охраной здания. Поблуждав с четверть часа по разнокалиберным лестницам, они очутились в конце концов на просторной кухне с несколькими большими плитами. Здесь, в полутьме, едва рассеиваемой парой голубоватых ламп дневного света, Кольку поджидало испытание: оставшиеся с вечера съедобные запахи, большей частью незнакомые, но оттого еще более восхитительные. Вдохнул – и сразу же охватила почти звериная страсть: бежать, искать, хватать руками, глотать без остановки, пока не сопрет от сытости дыхание… Один из бойцов, не выдержав искушения, потянул ручку холодильника, за прозрачной дверцей которого ровными рядами чернели темные кругляши винных бутылок. Ворон, на счастье, оказался поблизости, зашипел удавом – холодильник, с легким хлопком, снова закрылся. И тут же тишину расколол оглушающий, апокалиптический грохот. Кто-то зацепил пирамиду из блестящих металлических кастрюль, стоявших на плите. Те Вавилонской башней обрушились на пол, и, злорадно перестукиваясь, разлетелись по всему полу. Партизаны разом, как тараканы от включенного света, разбежались кто куда. Ворон метнулся к двери – видимо, в засаду. Прошла минута, другая. Неужто пронесло? Но вот в соседнем помещении, куда вела двойная, наполовину застекленная дверь, вспыхнула лампочка. Раздались шаги и раздраженное бормотание не по-русски. Створки распахнулись. На пороге возник подсвеченный сзади темный сухощавый силуэт в униформе. Кольке почудилось, что вернулся он в детство, играет в прятки на чердаке дачного дома своего приятеля Володьки. Надо затаиться, выждать нужный момент, чтобы потом домчаться первым до двери и, постучав по ней рукой, радостно заорать странную рифму: «Туки-луки! Туки-луки!».

– Кто тут есть? Мыши?

Тип в униформе, похоже, сам в это не верил. Иначе зачем надо задавать вопрос по-русски?

– Инка, курва, ты опять крашасть еду! Вылезжать быстро, а то позшову солдат! И почему ты так противно сегодня вонять? Грязная русская девка! Ты должна мыть дупу[29] каждый день, раз ты работать на кухне!

Как странно, подумалось Кольке. Здесь, в занятом интервентами Кремле, идет своим чередом налаженная жизнь. Вот перед ними какой-то поляк или чех, присматривающий за кухней. А есть еще Инка, что время от времени ворует с кухни еду. Похоже, он уже ее здесь ловил. И через мизерные секунды эта самая до сих пор незнакомая ему жизнь столкнется с его собственной, и у Кольки появится нечто общее – с этим поляком, со всеми теми, кто живет здесь и до сих пор ничего о нем не знал… Тут опять звякнуло – кто-то из партизан неудачно поменял затекшую ногу.

– Ах ты курва! – взвизгнул поляк и ринулся к выключателю.

Но Ворон оказался начеку. Причем все рассчитал правильно. Сначала его рука зажала поляку рот, а уже потом выпученными от изумления глазами тот увидел бородатое лицо и упертый в грудь ствол автомата.

– Добрый вечер, пан, – прошептал Ворон, когда пленного поляка развернули к нему лицом. – Надеюсь, понял: если хочешь еще пожить, то говорить нужно только по приказу и очень тихо?

Да, поляк сразу все понял. Он тут же весь съежился, втянул грудь, стал меньше ростом. В сумраке кухни Колька разглядел только белки быстро бегавших глаз и, кажется, беспомощно повисшие вниз кончики усов. Поляка, которому, судя по голосу, было лет пятьдесят, звали Анджей. Он вообще-то не военный, работает в системе снабжения. И к русским очень хорошо, между прочим, относится. Ведь все мы славяне, в конце концов… Ворон, покосившись на часы, прервал поток запоздалых прозрений. Начал быстро задавать уточняющие вопросы про апартаменты высшего начальства. Поляк отвечал сбивчиво, все время вставляя польские «ж» и «ш». Из ресторана еду часто разносили по комнатам, потому он прекрасно был осведомлен, кто где обитает. Командир, слушая его, быстро расставлял отметки карандашом на подсвеченной фонарем подробной карте здания. Когда поляк, помимо всего прочего, сообщил, что генерал-губернатор Москвы вчера ночью был убит, Ворон недоверчиво свел вместе брови, переспросил:

– Что? Убили?