Московская стена

Ручка крутанулась до конца – дверь резко, как от сквозняка, распахнулась. Колька сразу же узнал ее – мягкий, размытый овал лица, мелкие, как угольная пыль, веснушки, слегка зауженные темные глаза и пухлые, почти детские губы. Волшебное видение, промелькнувшее в окне автобуса у Новодевичьего монастыря две недели назад.

– Я Сима. Сима Симонова.

– Извините, пришлось немного пошуметь. Но вам ничто не угрожало.

– Кто это так кричал?

– Одного из ваших охранников придавило потолком. Он уже мертв.

– Вы его добили?

Ворон на мгновенье замялся.

– Нет, погиб в перестрелке.

Пожав одним быстрым, неловким движением руку Ворону, она бросила на него странный, испуганный взгляд. Веснушчатое лицо дернулось как от боли. Колька с удивлением подумал: похоже, кремлевская шпионка совсем не рада, что ее спасли из плена.

* * *

Голдстон проснулся от звука сирены. До того было короткое пограничное состояние. Техногенный вой внушал безысходную, выжигающую все внутри тоску, и на мгновенье померещилось: он умер во сне и попал напрямую в ад. Уже открыв глаза, задался, наконец, вопросом: «Почему работает сирена, ведь Москву не могут бомбить?». Как только протяжный, натягивающий нервы до звонкой вибрации вой стих, за окном послышались частые-частые хлопки, словно на радостях кто-то взрывал в Кремле петарды. Выстрелы. Кто и почему тут может стрелять? Неужели партизаны? Тоже научились проходить через стены?

Как чертик, выброшенный пружиной из табакерки, Голдстон вскочил с кровати и, пригибаясь, подбежал к окну. Сначала ничего не было видно – пустая площадь, похожая на хирургический стол, залитый жестким светом фонарей, в стороне неуютно чернеют кроны старых деревьев, а на фоне подсвеченного софитами неба чернеет затейливый, зубчатый контур Кремлевской стены. Внезапно темная фигурка – было даже сложно разглядеть, кто это, скорее всего солдат в распахнутой теплой куртке – торопливо вбежала почти в самый центр светового пятна на площади. Возникло странное ощущение: он – зритель, наблюдающий за театральным действием, и тот, внизу, сейчас продекламирует стих или споет арию. Но вместо этого снова раздалась очередь хлопков – фигурка подпрыгнула на месте, опять же излишне театрально, а затем рухнула вниз и пластом растянулась на булыжниках мостовой. Прошло пару секунд прежде чем Голдстон понял – на его глазах только что застрелили человека.

Стало холодно, хотя в комнате по ночам безбожно топили. Сев на пол, он подполз к шкафу с одеждой и начал лихорадочно одеваться в темноте. Потом в голову пришла мысль: одеваться не помывшись и не побрившись это непорядок. Мысль показалась настолько смешной, что он, в самом деле, едва не рассмеялся вслух. Вернувшись на кровать, Голдстон сел, закрыл глаза и минут двадцать пытался принять какое-то решение. Но в голову лезло другое – Свенссон, Сима, физик. Чем все происходящее обернется для них? Где-то прямо под ногами глухо бухнуло несколько раз, по зданию словно прошла судорога. Согнувшись почти пополам, Голдстон снова подобрался к окну, выглянул наружу. Весело тараторили, переговариваясь на своем языке, автоматные очереди. Из фрамуги слегка потягивало гарью, но пожара нигде не было видно. Распростертая фигура в круге света лежала на прежнем месте, единственное зримое доказательство того, что совсем близко одни люди убивают других. Но Голдстон почти кожей чувствовал – темнота вокруг заполнена непрерывной, тревожной возней, будто там, за пределами светового пятна, плодятся неведомые и опасные существа, что вот-вот заполонят все вокруг. Со стороны набережной раздался вертолетный стрекот, но через секунду, осветив темноту нехорошим кровавым отблеском, с земли стартовали одна за другой две ракеты. Голдстону показалось, что на долю секунды он даже разглядел невидимый до того вертолет – потом последовали две вспышки, и горящие обломки рухнули в Москва-реку. Он отвернулся и, пытаясь подавить припозднившийся страх, опять вернулся на кровать. Двадцать пять человек, экипаж и спецназовцы. Зачем, почему они только что погибли? Выполняли долг? Перед кем? Перед близкими, которым нужен газ, чтобы варить кофе по утрам?

И тут до него дошло.

Та самая шумная орда из бесчисленных вариантов мировой истории, что все время толкались у него под окном, все это вавилонское столпотворение по непонятной причине внезапно начало быстро-быстро сжиматься, совмещая свои измерения. Там и здесь они притирались друг к другу, искали пазы, новые точки равновесия. История синхронизировалась – сокрушая людей, ломая человеческие судьбы и кости. Но это означает, понял Голдстон, и конец мертвой зоны, начало движения. Он почти физически почувствовал, как все вокруг куда-то движется, словно Кремль, Москву, поставили на колеса. Это был ток жизни – внезапно получившей направление и вместе с ним смысл. Подумалось странное: умереть сейчас было бы огромной глупостью. Ведь тогда он не сможет увидеть, куда же приведет это движение.