Московская стена

– Да. Заршезала помощница. Отржезала горло как куре. Ее держшат под стражей на третьем этаже, чтобы потом везжти в Берлин. Апартаменты тридцать семь.

Найдя на схеме третий этаж, Ворон поставил небрежный крестик там, где указал поляк.

– Вот девка дает… Прям Жанна д’Арк, – в голосе Ворона проступила высшая степень уважения, которую когда-нибудь улавливал Колька. – Как же мы вовремя! Ради одного этого стоило сюда пойти!

Поляка, допросив, спеленали как куль, заткнули рот пакетом и мешком кинули за плиту. Но хлопотали они с «языком» напрасно: едва двинулись дальше, очутившись в разделенном на несколько изолированных залов ресторане, как до ушей Кольки донесся приглушенный, но все равно безнадежно унылый вой сирены.

– Запалились раньше времени, – Ворон глянул на часы, и лицо его перекосилась, будто попробовал он на вкус какую-то гадость. Потом добавил еще матерное слово. Со смыслом. Означало оно вот что: с этого момента план операции меняется самым решительным образом. Вместо того, чтобы ждать сигнала об отключении в здании электропитания, они, с автоматами наперевес, понеслись сломя голову туда, где сидела охрана. Первое, что увидел Колька в ослепительно чистом, обитом деревянными панелями коридоре, это бегущего прямо на них толстяка в расстегнутом черном кителе, без фуражки и босиком. Толстяк при том выкрикивал раз за разом вполне понятное Кольке слово:

– Партизанен! Партизанен!

Выглядело все, надо сказать, престранно. Можно было вообразить и такое: интервент обрадовался несказанно появлению партизан и бежит им навстречу, чтобы поскорее обнять как лучших друзей. Правда, скорее обезумел от страха и ничего уже не соображал. Когда короткая очередь скосила его, он отмерил по инерции еще пару широких шагов, а потом словно в воду нырнул руками вперед и с грохотом рухнул на пол. Когда Колька очутился рядом, взгляд его зацепился за лоб уже мертвеца, весь покрытый как крохотными бриллиантиками мелкими-мелкими каплями пота.

– Ишь, отожрался у нас в гостях, – выругался один из партизан, с размаху ткнув на ходу неподвижное тело носком грязного ботинка. И вот тут Кольке отчего-то стало до слез жалко толстяка в черном кителе, словно был то его боевой товарищ, с которым он пробегал не один год по подмосковным лесам. Вновь явился непонятный страх вторгнуться в чужую, устроенную жизнь, которая при соприкосновении с их жизнью может перемениться или даже исчезнуть. Зачем они только что его убили? Да, он был враг, но не представлял опасности. Скорее даже вызывал желание улыбнуться. Его можно было стукнуть, оглушить, заткнуть рот, связать. Но зачем лишать этой самой жизни – теплой и безумно сложной? Такой же реальной, ощущаемой всем телом, как у самого Кольки… С улицы глухо, коротко ударил взрыв. Потом бухнули один за одним еще три. Там, похоже, было горячо. Толстая, бронированная дверь диспетчерской управления безопасности оказалась запертой изнутри. Недолго думая, на ней закрепили несколько тротиловых шашек и взорвали. Потом добавили гранат. Грохот, вонь, дым. Внутри, в каше из побитой мебели и мониторов, обнаружилось десяток убитых и столько же раненых и контуженых. Те не стали проявлять ненужного геройства и, к тайной Колькиной радости, сдались в плен. Как раз в этот момент Ворону по рации доложили: захвачен, хотя и с чувствительными потерями, армейский штаб.

– Спецы там были в охране. Десятерых наших положили. Пришлось гранатометами успокаивать. А потом пожар тушили.

Сопротивление удалось подавить, как и планировали, за полчаса, минута в минуту. Партизаны разбежались по зданию ловить заложников. Колька вместе со всеми рванул наверх по отделанной темным, волнистым мрамором лестнице на второй этаж. Здесь коридор уже был обит не деревом, а красивыми шелковыми обоями с замысловатыми китайскими узорами, переплетавшими вместе тигров, попугаев, драконов, заросли бамбука и какие-то неведомые травы и цветы. Стояла поразительная для всего происходящего тишина. Даже на улице стрельба почти стихла. Партизаны осмелели – уже не пригибаясь и не заглядывая осторожно в каждую нишу или за каждый угол, шли по коридору, выбивали одну за другой блестевшие лаком красноватые деревянные двери и всех, кого заставали в комнатах, отводили под конвоем в холл. Здесь один из партизан, владевший английским, составлял общий список – имя, звание, род войск или занятий.

– Дочищай с Косым и Татарином этаж, а мы на третий, спасать нашу Жанну д’Арк, – приказал Ворон одному из партизан. – Остальные за мной, только сразу не соваться, там охрана, поляк сказал человек десять точно.

Опять лестница, но теперь они крались: медленно, тихо, по-кошачьи. Дверь на этаж – наполовину стеклянная. Ворон мотнул головой – один из бойцов подобрался к ней на корточках, приоткрыл слегка дулом автомата. В ту же секунду раздалась короткая очередь, и Кольку осыпало сверху стеклянным крошевом.

– Фак ю! – выпалил задиристо партизан.

– Молчи, идиот, – осадил его Ворон. – Это нам не поможет. Давай-ка я на схему гляну.