Мост желания. Утраченное искусство идишского рассказа

Перец и Бергнер определили внешние границы моего рассуждения, поскольку один из них сто­ит у истока восточноевропейского еврейского культурного возрождения, которое я называю искусством творческой измены, а другой — у его финишной черты. Перец, как я показал выше, изобрел технику избирательного возврата и пре­вратил ее в способ преодоления утраты религи­озной и светской веры, а также восстановления такого прошлого, к которому могло обратиться расколотое общество. Он показал своему поколе­нию, что современность — это улица с двусторон­ним движением, что каждый может придумать прошлое по собственному образу и подобию, соз­дав явление культуры, которое другие по ошиб­ке примут за реальность. Поскольку Бергнер сам был продуктом идишского школьного движения, вдохновленного в начале своего пути идеями Переца, городские пейзажи Бергнера объедини­ли мужественных Бонцей и изнуренных Мотлов из идишской литературы с суматохой еврейской Варшавы. В центре стоит бородатый шарманщик с грустной улыбкой, и его шарманка играет мно­жество скарбове (заезженных) мелодий, которые так дороги любой городской народной культуре. Он был художником, собиравшим воедино части­цы прошлого, уравновешивая гиганта, несущего уголь справа, гигантом, несущим лед слева; их окружают бочки с рыбой, корзины с бубликами, мальчишки из хедера и нищие; мать с ребенком, рыночная торговка, женщина, глядящая из окна. Он и его мелодии были совокупностью того, что осталось: заблаговременно записанные мелодии, которые вновь звучат под грозным небом, и слу­шающий их народ, наполовину настоящий, а на­половину выдуманный.

В самом варшавском еврейском квартале, от­деленном от «арийской стороны» с 15 ноября 1940 г., могучего шарманщика сменил книгоно­ша из гетто, «с бледным лицом и почти погасши­ми глазами», который продает книжки на идише по бросовой цене³.

«Здравствуй, друг мой! — обращается он к кому-то. — Ты должен купить книжку “Голод” [лауреата Нобелевской премии Кнута Гамсуна], всего 50 грошей».

«А вот вы тут, у вас тут нет дома, — поворачивается он еще к кому-то. — Вы, должно быть, откуда-нибудь из Люблина или из Сломатича, почему бы вам не купить [поэму Хаима-Нахмана Бялика о Кишиневском погроме] “Сказание о погроме”!»

«Евреи! У меня для вас выгодное предложение! Полное собрание Менделе почти даром. Зачем тратить злотый, чтобы пробраться [в помещение юденрата] на Гжибовскую или [в контору Еврейской взаимопомощи] на Тломацкую? За те же деньги вы можете купить [сатиры Менделе] “Паразит” или “Общинный налог” для вашей домашней библиотеки. Покупайте, евреи! Самые лучшие книги: “Цепи” [Лейвика], “Разбойники” [Шиллера], Зайн крампф [Гитлера], “У изголовья умирающего” [Переца] — всего по 50 грошей за штуку!»

В 1942 г. эти «потерянные книги» — покинутое имущество убитых обитателей гетто — будут ис­пользовать как туалетную бумагу. Но обрати­

те внимание, как уличный фольклор толковал культуру, которая чувствовала себя одинаково комфортно в европейской и светской еврейской культуре. Обратите внимание, что некто (под­писавшийся буквой «Ш.») письменно зафикси­ровал особенности разговорной речи, звучавшей на улицах гетто, а еще кто-то (из подпольного ар­хива, называемого кодовым именем Ойнег та­бес) позаботился от том, чтобы спрятать эти за­писи в тайник в назидание будущим читателям в свободном мире. И наконец, обратите внима­ние на то, как тайная традиция, которая когда-то имела значение для любого еврея на улице, те­перь требует подробного комментария, разом пе­речеркивающего всю искрометность и спонтан­ность текста.