Мосты в бессмертие

– Ты – бандит. Так-то оно, – заявил он наконец. – Видел я, как ты резал немцев одного за другим. Невмоготу стало дальше смотреть на такие дела, вот и снял третьего. Моя-то бабка, слышь, кур колет и то хоть лицо сморщит, а ты…

– Они же немцы. Ясно сказано – немцев убивать без пощады. Смерть врагу и все такое.

– Нет, ты бандит, – стоял на своем Спиря. – Я видел, как по карманам шарил. Сигареты, часы, даже немецкие деньги. На что они тебе? Я был в Москве. Видел, как там все у вас устроено. У нас – лес, река. На сто верст вокруг каждый каждого в лицо знает. Если кто чужой явился – всем заметно. Так-то оно. У вас – каменные дворы, закоулки. Народищу – тьма. Всяк другого знать не желает. Вот ты встанешь в подворотне с ножичком своим, с тем, у которого деревянная рукоять. Он как раз на крупного зверя, на такого, как человек… Ты хоть и тощий, а сытый. А на Москве я видел голод. У людей лица серые, некоторые едва живы, а ты сытый и веселый. Всем напасть – тебе праздник. Всем беда – тебе игра. Так-то оно.

– Не смеши меня, – улыбнулся Костя. – Ну какой из меня грабитель? Бывало, попросишь у доброго человека сотенную бумажку. Так мне всегда по-хорошему давали, без дураков. Так и жили-поживали мы с бабушкой – кто что подаст, тому и рады. Что смотришь букой? Не веришь?

– Тебе ли видеть во тьме кромешной, куда я смотрю и как? Я вот только изумляюсь, – отвечал Спиря. – Вот ты и москвич, и новобранец – пороху не нюхал, и молодой совсем человек – бороды не бреешь, а положил пять фрицев единым чохом. Как так? Борьбе учился? Какой? Я читал книжку о разных видах борьбы. Про Красноярский цирк. Может быть, ты циркач?

– Нет, – ответил Костя. – Из всех видов борьбы, полезных для этих мест, я знаю только немецкий язык.

– Да, стреляешь ты плохо, – заметил Спиря. – Но это не немецкий, я тебя за пару дней обучу. И станешь ты тогда не только убийцей, но и охотником… Кажись, с небес все упало, что богом отпущено было? Пойдем! Учить тебя буду.

И он протянул Косте автоматическую винтовку.

* * *

Наутро через мост пошла техника. Политрук, неотрывно смотревший на противоположный берег в окуляры бинокля, возвестил о том на весь окоп.

– Пошли! – радостно бормотал он. – Танки!

– Пушки видишь? – строго спрашивал его Фролов. – Товарищ комдив обещал придать мне две батареи пушек.

– Вижу! – радостно отвечал политрук. – Вижу коней, запряженных цугом, вижу орудия, но они пока на берегу, кажется… Эх, туман мешает!

– Туман нам помогает. Небо пусто.

– Почему так медленно? – недоумевал политрук.

– Не волнуйся. Большие дела творятся неспешно, – отвечал Фролов.

Костя сидел в окопе неподалеку от них. Из уютного укрывища в подвале вездесущий старшина Лаптев их извлек еще на рассвете. Извлек и заставил рыть окопы. Сюда же он пригнал бог весть где скрывавшегося рядового Кривошеина и старого солдата Степу Верещагина. Так с самого рассвета и до середины дня Костя со товарищи ковырялись в волглой земле, расширяя и углубляя линию обороны. Верещагин, старослужащий восемьдесят пятого отдельного батальона, призвался в армию в сороковом году, осенью. Вместе с Фроловым выходил из Киевского котла. Вроде и приятель Ивлева, а совсем другой. Костя с недоумением посматривал на его бледное, чахоточное лицо, на светлые, подернутые серебром седины волосы, в углах рта глубокие складки. Который год Верещагину? По костиным расчетам получалось никак не более двадцати. Вроде цел-невредим, но будто уже мертв.

Неподалеку, в штабном блиндаже, орал в телефонную трубку Фролов. Связь с противоположным берегом была установлена, очаги сопротивления противника подавлены. Над Ростовом повисла вязкая, сонная тишина. На городских улицах и среди руин зашевелилась жизнь. Сначала к ним в недорытый окоп пришла мокрая, изголодавшая кошка. Глядя, как она с оглушительным хрустом пожирает что-то, Костя слушал крики Фролова, убеждавшего кого-то на противоположном берегу в срочной необходимости доставить им пищу. И правда, жрать хотелось нестерпимо. Но что такое их добровольный, осознанный голод по сравнению с голодом неразумной, привыкшей жить рядом с человеком в довольстве твари?

Из тумана выскочил лейтенант Перфильев собственной персоной. Тот самый красавец Перфильев, которого, впервые увидав на московском призывном пункте, Костя сразу и безвозвратно похоронил. Больно лягнув Костю в плечо, Перфильев сиганул через окоп над их головами. Через мгновение в командирском окопе завозились, радостно запричитали.

– Надо же… Жив еще, – пробормотал Костя, потирая ушибленное плечо.

– Все еще жив! – прокричал обрадованный политрук в соседнем окопе, словно расслышав Костины слова.

– В Каменоломнях[34] засели… Думаю, не больше батальона, но с пушками… Окапываются, сволочи… – Перфильев не мог отдышаться, слышно было, как он громко глотает. – А нам-то что? Что?! – спросил лейтенант, напившись.

– Оставаться на мостах, – мрачно ответил Фролов. – Защищать их, что бы ни случилось. Нам приданы две зенитные батареи. Из-за реки подойдут пушки. Приказ – смотреть в оба. Возможны диверсии и прочий сволочизм…