Мосты в бессмертие

Он возник над ясной чертой горизонта, словно услышав слова младшего лейтенанта. Поначалу он был маленькой темной черточкой, беззвучной, едва заметной. Но вот солнечный лучик скользнул по плоскостям, и Косте сразу стало ясно – это самолет. Да не один! Они, как положено, шли парой. «Рама», заложив крутой вираж, метнулась на север, к линии фронта. Ей вдогонку ударили пулеметные очереди. Костя улегся на спину, оперев затылок на земляной бруствер траншеи. Он смотрел, как солнечные зайчики пляшут на плоскостях. Судьба «рамы» решилась в течение нескольких минут. Зудливая паскуда упала в реку, зачернив синь небес дымным хвостом.

– Увлекательное зрелище! – засмеялся, притихший было Перфильев.

Костя повернул голову и посмотрел в его лицо. Бабуля называла такие лица «смазливыми рожами». Чего стоили одни усики. А ямочка на подбородке? А ресницы? А волевые скулы? А фиалковые очи? А белоснежный, ровный, будто строчка в ученической тетради пробор под щегольской фуражкой? Сам Костя лицом походил на мать, которую бабушка с легкой пренебрежительностью именовала пермячкой. Темно-карие, почти черные Костины глаза бабушка называла «черными дырами», а жесткие, стоявшие торчком на темени вороные волосы, – малазийскими джунглями.

– Эк ты разлегся, солдат! – продолжал Перфильев. – Подставил брюхо осколкам. Отправляйся-ка ты, парень, во-о-он под тот забор. Видишь? Там я Пимена разместил. У него противотанковое ружье. Будешь при нем вторым номером.

* * *

Казалось, весь мир погрузился в туман. Вчера еще ярко светило солнце, а сегодня все кануло в водянистую, мутную вату. Сделалось влажно, зябко и тихо – ни обстрелов, ни налета. Костя видел сквозь белесую дымку церковную колокольню, разбитое снарядами ограждение звонницы, колокол, шпиль с искореженным кованым крестом. Колокольня словно парила в клочьях тумана, милосердно прикрывшего от бойцов отдельного батальона обгорелые, пустые руины. Около полудня к их траншее потянулись гости. Сначала, шелестя брюхом по щебенке, приполз старшина Лаптев. Оделив подчиненных ему бойцов буханкой хлеба, папиросами и куском копченого сала, завернутого в «Красную звезду», старшина сообщил, что от острова к поврежденному быку Аксайкого моста направлена ремонтная команда. Дескать, плывут они на баркасе и под прикрытием тумана взберутся на мост.

– Можно смело идти гулять в любую сторону, – проговорил старшина. – Даже если с той стороны прилетит «рама» – шиш чего она увидит, а вслепую палить немец не станет. Не тот у него норов, понимаешь. Помню еще в империалистическую…

– Эй, Лаптев! – над бруствером возникла усатая рожа Федьки Прыткова. – Никодим Ильич! Товарищ комбат ждет вас. Не могу, говорит, без него. Подай, говорит, Федька, его сюда! Пусть, говорит, про империалистическую войну все сызнова нам растолкует, а то мы, говорит, забыли…

И Лаптев покорно полез прочь из траншеи. Костя долго слышал его скрипучий баритон, укорявший Прыткова за хамство и слабое знание полевого устава.

Туман клубился над зеркалом реки, словно взбитая перина. Пимен перестал храпеть, но шума от него все равно было много. Теперь этот человек молился. Его белоснежный, недавно избавленный от бороды подбородок двигался вверх-вниз. Наверное, Пимен полагал, что говорит тихо, но в туманном воздухе каждое слово звучало отчетливо, членораздельно так, словно где-то неподалеку заработала забытая всеми радиоточка. Пимен бубнил отходной канон. Костя знал эту молитву наизусть, помнил с детства. Бабушка читала ее над матерью в такие же предутренние, сумрачные часы. Костя позабыл, какое тогда было время года. Наверное, такое же предзимье или зима. Предполагалось, что Костя еще спит, но он просыпался, стоило лишь ей зашелестеть страничками молитвенника. И тогда к тяжкому, хриплому дыханию матери добавлялся бабушкин высокий шепоток, отчетливо произносивший каждое слово.

– Кого хороним? – спросил Телячье Ухо. Его узкое, длинноносое и лопоухое лицо возникло из тумана. – Эй, Длинный! Айда в разведку. Хватит нытье расстриги слушать.

Телячье Ухо сполз в их траншею, осыпав Пимена комьями мерзлой земли.

Пимен продолжал читать отходную так сосредоточенно, словно над его головой нависал купол храма, а не бугор мерзлой, искромсанной саперной лопаткой земли.

– Придурок он, – миролюбиво молвил Телячье Ухо, косясь на Пимена. – А ты, Длинный, давай собирайся. Иначе Петька Воропаев нас опередит.

– Где опередит? – Костя вздохнул. – Дядя Гога! Это армия. Посмотри вокруг! Это Ростов-батя, не Марьина Роща. Мы присягу давали. Мы с самолета на парашютах прыгали. Сейчас война. Война!

Костя вскочил. Он встал в полный рост в траншее так, что его голова возвышалась над земляным бруствером. В запале он размахивал руками и говорил, уже не опасаясь быть услышанным.

Пуля ударила в бруствер недалеко от его головы, подняв в воздух земляной фонтанчик. Комок черной земли удачно угодил Косте в рот, заставив его замолчать. Костя сплюнул и осел на дно траншеи.

– Вот-вот! – Телячье Ухо погрозил ему грязным пальцем. – Хватит базарить. Пойдем дело делать.