Мунфлит

Не знаю уж, что побудило его дать мне подобный совет, но мои планы и мысли полностью расходились с таким решением. Драгоценность лежала передо мной на столе, ее сияние, оттененное грубой сосновой поверхностью, казалось особенно ярким, и, поглощенный этим манящим блеском, я уносился в воображении к богатству, которым стану вскорости обладать, Мунфлиту, куда непременно вернусь, и женитьбе на Грейс. Поэтому Элзевиру я ничего не ответил, а бриллиант убрал в серебряный медальон у себя на шее, где он у меня и хранился, так как, по нашему мнению, был здесь самым надежным образом скрыт от посторонних глаз.

Несколько дней побродив по городу, мы навели достаточно справок. Выяснилось, что большинство скупщиков живет поблизости друг от друга на одной и той же улице, название которой не сохранилось у меня в памяти. Самым известным и самым богатым из этих скупщиков был Криспин Алдобранд – еврей по рождению, всю жизнь проведший в Гааге, который, помимо своего процветания на ниве торговли и скупки драгоценностей, славился полным отсутствием интереса к тому, каким образом добыт принесенный ему на продажу товар. Если его устраивало качество вещи, он без дальнейших расспросов ее покупал. Нас такая его позиция очень устраивала, и по недолгому размышлению к нему-то мы и отправились вечером на исходе лета.

К дому его подошли мы за час до заката, и, несмотря на множество лет, прошедших с тех пор, я отчетливо это место помню, хотя очень давно уже не видел его, да и не хотел бы снова увидеть. Дом, двухэтажный, приземистый, стоял не вровень с линией улицы, а таился в глубине за деревянным забором и небольшой лужайкой, по которой к нему вела выложенная камнем дорожка. Побеленный известкой фасад, окна с зелеными ставнями, магнолии с блестящими листьями по бокам окон. Магазинов у этих торговцев не было. Иногда они могли выставить какое-нибудь ожерелье или браслет в нижнем окне, однако по большей части ограничивались одной только вывеской над входом в дом, сообщавшей о роде их деятельности. У Алдобранда она извещала, что здесь продаются и покупаются драгоценности, а также ссужают деньги под залог бриллиантов и прочих драгоценностей.

Дверь нам открыл крепко сбитый слуга, поинтересовался целью нашего появления, а затем, оставив нас в холле с каменным полом, поднялся наверх узнать, примет ли нас хозяин. Несколько минут спустя мы услышали скрип ступеней, и на лестнице возник сам Алдобранд – маленький, высохший, с желтой кожей и лицом, изборожденным глубокими морщинами. Было ему не меньше семидесяти лет от роду. Мне бросились в глаза его туфли из лаковой кожи с серебряными пряжками и скошенными каблуками, добавляющими владельцу толику роста. Разговор он с нами повел прямо с лестницы, перегнувшись через перила.

– Ну, сыновья мои, чем могу быть полезен? Имеете желание продать драгоценность? Только прошу учесть: моряцкого барахла не беру. Лунный камень, «кошачий глаз» или бриллиант с булавочную головку оставьте лучше на брошки своим возлюбленным. Алдобранд с мелочовкой не возится.

Голос у него был высокий, писклявый. Обращался он к нам на нашем родном языке, догадавшись то ли по лицам нашим, то ли по поведению, откуда мы, английским владел весьма скверно, хотя и достаточно, чтобы мы его поняли.

– Никакой мелочовки, – подчеркнул он.

И тогда Элзевир ответил:

– К удовольствию вашей милости, мы прибыли из-за моря, и у этого юноши есть недурной бриллиант.

Камень я уже держал наготове, и едва старик пропищал сварливо: «Ну, давай-ка посмотрим», – протянул ему наше сокровище. Он сложил ладонь горстью, словно бы ожидая камушек столь ничтожный, что, подцепи его пальцами, может и выскользнуть. Пренебрежительное его отношение к бриллианту меня рассердило. И, злясь на стремление старика обесценить своим презрительным жестом мое сокровище, я простер таким образом к нему руку, словно держал в ней нечто размером с тыкву. В холле было довольно темно. Свет попадал в него только сквозь полукружье окна над дверью. Старик склонил голову ближе к моей, и, готов поклясться, выражение лица его стало совсем другим, едва он ощутил размер и вес камня. От презрительной и скучающей мины следа не осталось. Теперь он всем своим видом выражал изумление и радость. Подхватив камень с ладони, он зажал его между большим и указательным пальцами, поднес к глазам, и когда снова заговорил, то уже не сварливо и раздраженно, а скорее с располагающей деловитостью.

– Тут слишком темно. Мне нужно больше света. Прошу за мной.

И, не выпуская камень из пальцев, он двинулся вверх по лестнице. А мы следовали за ним по пятам, опасаясь, как бы он вдруг не исчез из вида с нашим сокровищем, несмотря на то, что богат и очень известен.