Муссон

Ветер ласкал их, как нежный возлюбленный. Он дул с севера, предвещая зиму, но не набрал такую силу, чтобы заставить их брать рифы на грот-парусе. И через неделю они уже миновали Ушант.

Потом северный ветер быстро перенес их через Бискайский залив, этот прославленный рассадник штормов и бурь, и дал возможность пройти дальше на юг мимо Канарских островов, в экваториальную зону штилей.

Здесь они ждали, что ветер утихнет, станет случайным и неустойчивым, но тот продолжал дуть ровно и уверенно. В один из дней после полуденного замера положения солнца Том отметил положение корабля на линии экватора, в тысяче морских миль к западу от огромной глыбы Африканского континента.

– Новый курс – на юго-восток, мистер Тайлер. Круто к ветру. – Он сделал отметку на траверз-доске.

Нед Тайлер коснулся лба, салютуя:

– Есть круто к ветру, капитан.

Том посмотрел на большой парус «Ласточки»: он туго натянулся, сияя белизной, как живот, в котором прятался восьмимесячный младенец.

Потом он бросил взгляд назад, за корму: след корабля выглядел прямым, как стрела, на легких волнах Атлантики.

– Такой ветер домчит нас до мыса Доброй Надежды меньше чем за шестьдесят дней, а еще через тридцать мы уже окажемся на путях Занзибара.

Том оставил все свои тревоги и сомнения далеко за северным горизонтом и теперь чувствовал себя сильным и неукротимым.

* * *

Дау Мухаммеда аль-Малика пребывало в хаосе.

Рухнувший гик едва не убил принца, а дау теперь беспомощно дрейфовало, развернувшись носом по ветру; палубу накрыл тяжелый парус из похожей на рогожу ткани, такелаж превратился в щепки. Блоки вращались на каратах и колотились о мачту и корпус под сильными порывами муссона, реи трещали, грозя вот-вот упасть и окончательно добить судно.

Для наведения порядка первым делом следовало поймать конец главного фала. Этот тяжелый канат свисал с самого верха мачты, пропущенный через главный шкив на ее верху, и с палубы добраться до него не представлялось возможным.

Чтобы поднять большой латинский парус и снова заставить дау двигаться, кому-то нужно было забраться на мачту.

В отличие от кораблей с прямыми парусами, на этой мачте не имелось вант, способа легко подняться наверх просто не существовало. А поскольку парус упал, дау сильно качало на больших волнах. Капитан пытался удержать его с помощью руля, но волны то и дело ударялись в борт и почти переворачивали судно. Мачта раскачивалась из стороны в сторону, как гигантский маятник, еще больше ухудшая дело.

Кораблик оказался в чудовищной опасности.

Капитан, не имея возможности отойти от руля, выкрикивал команды своим матросам, а они сбились в кучу на палубе как можно дальше от него, насколько позволяла палуба, и отводили взгляды.

Они прекрасно понимали, что именно нужно сделать, но ни один не желал совершать самоубийственную попытку забраться на мачту.

Дориан наблюдал за всем этим сумасшедшим домом в восторженном возбуждении.

На «Серафиме» никогда не происходило ничего подобного, и он никогда не слышал таких воплей и не видел такой отчаянной жестикуляции.

– Ахмед, сын большой свиньи!

Фоад, капитан дау, выбрал жертву и дрожащим пальцем показал на мачту.

– Я заверну твой труп в свиную шкуру, прежде чем бросить за борт, если ты не повинуешься!

Выбранный им матрос отвернулся и уставился на море, как будто внезапно оглох.

Дориан опытным взглядом измерил высоту подъема и удивился: чего арабы так испугались? Он отплясывал с Томом на верхней рее «Серафима», положив руку на бедро, а другой рукой хлопая себя по макушке, когда их корабль обходил мыс Доброй Надежды под юго-восточным ветром, почти штормовым, дувшим в корму. А эта мачта в высоту составляла едва ли треть грот-мачты «Серафима».

Он почти услышал насмешливый голос Тома: «Ну, Дорри, давай! Покажи им, на что ты способен!»

Никто не смотрел на Дориана, о нем просто забыли в столь критический момент. Даже принц утратил свою обычную самоуверенность и цеплялся за одну из стоек на баке, таращась на качавшуюся мачту.

Дориан выскользнул из длинного балахона и бросил его на палубу. Эти юбки стали бы цепляться за его ноги.

Нагой, как новорожденный младенец, он подбежал к основанию мачты и полез вверх, как обезьянка, за которой гонится леопард.

Принц сразу опомнился и закричал:

– Остановите этого ребенка! Он же убьется!

Но Дориан уже успел забраться слишком высоко, и те, кто бросился исполнять королевский приказ, не могли до него дотянуться. А Дориан настолько привык лазить по реям «Серафима», что по тем меркам нашел этот подъем совсем легким. Дориан использовал качание мачты, оно лишь помогало ему двигаться вверх: мальчик поочередно обхватывал мачту то коленями, то руками. Он добрался почти до верха и посмотрел вниз. Увидев перепуганные лица, обращенные к нему, он не удержался от озорства. Обхватив ногами мачту, он одной рукой показал «нос» стоявшим внизу людям. Несмотря на то что команда никогда прежде не видела такого жеста, его значение все поняли сразу.

Нагое тело Дориана блестело на солнце, как раковина жемчужницы, голая попка была круглой и розовой. И он повертел ею, чтобы подчеркнуть оскорбление.