Музыка души

Брат выглядел бодрым и довольным жизнью, как никогда. Видя, как благотворно Параша действует на Толю, Петр Ильич полюбил невестку еще больше. Молодая чета порадовала его сообщением о том, что они ждут ребенка. Бесконечно любивший детей Петр Ильич с радостью ожидал появления племянника.

Несмотря на это, все пребывание в Москве он был подавлен и уныл – сам не понимая почему. Хотя и концерт прошел замечательно, и все знакомые были ангельски добры и любезны, он чувствовал себя глубоко несчастным. Возможно, все дело в обычной усталости от суеты московской жизни и невозможности нормально заниматься.

А когда Петр Ильич навестил своего издателя, тот огорошил его новостью:

– Я решил выйти из Музыкального общества.

– Почему? – удивился Петр Ильич.

– Я давно собирался сделать это с окончанием двадцатипятилетия, то есть в восемьдесят шестом году. Но теперь вижу, что ждать не стоит.

– Да что случилось?

Юргенсон казался обиженным и раздраженным, и Петр Ильич никак не мог взять в толк, в чем дело: Петр Иванович редко обижался и обычно не обращал внимания на интриги, неизбежные в деловом мире.

– Давеча Григорович – председатель второй группы – выразил желание предложить меня в эксперты. На что Губерт при Третьякове сказал: «Да он ничего не понимает!» Это не при мне было, но сам же Губерт мне обо всем наивно и рассказал. В любом случае, от моего ухода Музыкальное общество нисколько не потеряет.

– Неправда – потеряет! – горячо возразил Петр Ильич. – Я понимаю, что ты сердит на бестактную выходку Губерта. И есть на что. Просто непостижимо – как он мог так поступить? Но зачем уходить? Тебя многие ценят. Уверен, стоит тебе заикнуться об уходе, как все перепугаются, падут к твоим ногам и упросят остаться.

Петр Иванович отмахнулся:

– Надоело. Все равно уйду – не в этом году, так в следующем.

Петр Ильич печально вздохнул, но уговаривать не стал – ему ли, беглецу, убеждать остаться в кабале. Но грустно смотреть, как распадается Музыкальное общество. Со смертью Рубинштейна словно исчезла связь, державшая всех вместе.

Стоило сесть в поезд, как Петр Ильич почувствовал облегчение от московских мук. Как же усладительно было сознавать, что он не обязан никуда идти, не обязан говорить и слушать, никто не потревожит его свободу!

Он снова остался в семье сестры за главного: Саша с двумя младшими мальчиками уехала в Ялту, Лева – к старшим в Киев. Петра Ильича глубоко поразило то, что Саша уехала в четверг, Лева – в субботу, а в пятницу случилась катастрофа на железной дороге: поезд сошел с рельс. Он не мог не увидеть в этом особой милости Бога, оберегающего его от настоящих горестей. Ведь если он неделю в Москве перенес как великое бедствие, что стало бы с ним, случись настоящее несчастье? Петр Ильич не раз замечал, как опасности лишь мелькают мимо него, оставляя целым и невредимым.

Аня в отсутствие матери приняла на себя обязанности хозяйки дома, прекрасно с ними справляясь. Она была мила с младшими, хорошо обходилась с гувернантками и прислугой, с большой пользой распоряжалась временем. И не было ни минуты, чтобы она вызывала недовольство. А вот Тася, напротив, стала еще более капризной и взбалмошной, чем раньше.

Петр Ильич часто говорил с Аней о Коле и убедился, что она серьезно его любит. Правда, она избегала упоминаний о свадьбе. Возможно, оттого что ее немного страшили два года ожидания. Между прочим Петр Ильич сказал племяннице, что Коля фон Мекк хотел бы войти с ней в переписку. Это желание он высказал матери, а Надежда Филаретовна в свою очередь сообщила Петру Ильичу.

– Я бы тоже этого хотела, – смущенно улыбнулась Аня, – но не решаюсь без маменькиного позволения. Я напишу – спрошу ее.

На том и порешили.

Спокойствие закончилось, когда вернулся Лев Васильевич со старшей дочерью. Тут же началась прежняя история: Таня немедленно отравила все своим присутствием: валялась целыми днями в кровати, а за обедом сидела такая ужасающе бледная, что кусок в горло не лез. Ситуацию ухудшало присутствие учителя музыки Блюменфельда, который явно был влюблен в Таню. Они подолгу оставались наедине, а порой вели себя невероятно вольно и распущено, не стесняясь окружающих. Пасть до того, чтобы позволять себе вещи, которые только публичные женщины делают! Такого Петр Ильич от племянницы не ожидал. Лева же, ослепленный отцовской любовью, ничего не замечал. Чем это кончится? Просто волосы становились дыбом.