Музыка души

Посетив шестого декабря панихиду по Николаю Григорьевичу в Даниловском монастыре, заехав на несколько дней в Петербург, Петр Ильич наконец-то отправился за границу. Какое же наслаждение гулять по берлинским улицам, не боясь встретить знакомых! И надо же было случиться, чтобы его все-таки узнали. За спиной вдруг раздался радостный женский голос:

– Петр Ильич! Какая встреча!

Резко развернувшись, он обнаружил смутно знакомую даму. Кто она такая, он вспомнить не смог, и решил сделать вид, что не понимает, о чем речь, с изысканной вежливостью ответив:

– Вы ошиблись, сударыня, я не Чайковский.

У дамы вытянулось лицо, и только в этот момент он сообразил, что она не называла его по фамилии. Страшно смутившись, он пробормотал нечто неразборчивое и сбежал.

Безмятежное настроение быстро пропало, и в последний день Берлин уже наводил уныние. Тем приятней было очутиться в Париже – единственном городе, за исключением Рима, где Петр Ильич сносил абсолютное одиночество без тоски и страха. Здесь он чувствовал себя если и не совсем как дома, то, во всяком случае, менее изолированным чем в Берлине.

И лишь ужасно медленно продвигавшаяся опера портила удовольствие. Петр Ильич строго распределил свое время: работал с утра до обеда, после – отправлялся гулять по Парижу куда глаза глядят. Так интересно было изучать разные кварталы этого огромного города, что время пролетало незаметно. После прогулок снова садился за работу – до шести часов. А вечером почти ежедневно посещал театры. Париж всегда в этом отношении представлял бездну интереса.

В один из таких вечеров – в Op'era comique, когда Петр Ильич наслаждался «Свадьбой Фигаро», в антракте он услышал, как кто-то сзади зовет его по фамилии. Сердце сжалось от мысли, что и здесь его нашли знакомые и теперь точно не удастся остаться свободным. Он был так поглощен этой тревогой, что, повернувшись, не сразу узнал окликнувшего. Им оказался великий князь Константин Николаевич.

– Давно ли в Париже, Петр Ильич? – любезно осведомился князь с улыбкой.

– Несколько дней, ваше сиятельство, – оправившись от изумления, ответил тот.

– И я недавно приехал из Италии. Ужасно люблю Париж за то, что меня здесь не замечают и можно держать себя частным человеком.

Петр Ильич согласно кивнул – он любил французскую столицу по той же причине. Великий князь держал себя просто, в каждый антракт уводил его на площадку курить и разговаривал совершенно как обычный смертный. Но как бы ни был умен и приятен этот человек, когда он изъявил желание часто видеться с Петром Ильичом, тот, испугавшись за свою свободу и опасаясь попасть в общество, солгал, что на днях уезжает. Константин Николаевич воспринял известие с огорчением: ему было приятно повидаться с соотечественником, – и, прощаясь, протянул руку:

– Что ж, очень жаль. Но надеюсь, у нас еще будет возможность пообщаться.

***

Промозглым январским утром Петр Ильич встречал Модеста на Восточном вокзале. Лил холодный дождь – с ветром, грязью на улице и свинцово-серым небом. Немногочисленные в ранний час полусонные пассажиры пытались спрятаться под зонтами, ежась от пронизывающего ветра. Раздался гудок приближающегося поезда, и люди зашевелились.

Модеста, выходящего из вагона, Петр Ильич заметил сразу и уже двинулся ему навстречу, как замер на полпути. Следом за братом на платформу спрыгнула племянница Таня, тут же принявшаяся с любопытством оглядываться по сторонам и явно пребывавшая в отличном расположении духа. Зато у Петра Ильича все радостное ожидание свидания с братом тут же сменилось чуть ли не отчаянием. Вот кого-кого, а Татьяну он видеть здесь совершенно не желал.

Модест выглядел виноватым – знал, что доставит ему огорчение, – но вместе с тем решительным.

– Извини, Петя, – заявил он после приветствий, – я не мог оставить Таню. Ей необходимо было уехать из дома: она в положении.

– Что?! – Петр Ильич потрясенно посмотрел на племянницу, которой хватило совести покраснеть и смущенно опустить очи долу.

Модест рассказал, как Таня, узнав о беременности, испугалась и пришла за помощью к нему, умоляя ничего не говорить родителям. И добросердечный Модест, конечно, не мог отказать, взяв ее с собой в Париж.

– Отец ребенка – Блюменфельд. Саша с Левой не должны знать – это убьет их. Я сказал им, что везу Таню лечиться от морфинной зависимости к знаменитому врачу Шарко.

– Правильно сделал, – согласился Петр Ильич.

Действительно, лучше держать новость в тайне. Однако теперь на несколько следующих месяцев он оказывался в положении сиделки у племянницы. Ему категорически не нравился такой поворот, но бросить Татьяну на произвол судьбы совесть не позволяла. Тем более, Модест из-за своих обязанностей по воспитанию Коли не мог остаться дольше двух месяцев, и присмотр за племянницей, как и возвращение ее в Каменку ложились на Петра Ильича. Значит, от поездки в Италию придется отказаться.