Музыка души

В этот приезд ему удалось еще раз увидеть «Кузнеца Вакулу» на сцене Мариинского театра. В целом представление прошло гладко, но Петр Ильич был разочарован. Комиссаржевский, игравший главную роль, не справлялся со своей партией, требовавшей сильного свежего голоса, а не тех жалких остатков, что были у него. И сколько же непростительных ошибок видел Петр Ильич теперь в своей опере!

На некоторое время пришлось вернуться в Москву – уладить формальности с квартирой и паспортом Алеши. Зайдя к друзьям, Петр Ильич узнал о новых газетных нападках на Рубинштейна. Поводом для них стал уход из консерватории пианиста Шостаковского. Журналисты обвиняли Николая Григорьевича в травле конкурента. Дошло до того, что ему ставили в упрек якобы предательство русской музыки на Всемирной выставке в Париже. Будто бы он совершенно не заботился об ознакомлении зарубежных слушателей с лучшими произведениями национальной музыки. Это Рубинштейн-то! Сколько ж можно? Почему жадные до грязных сплетен газетчики не оставят его в покое?

Николай Григорьевич был мрачен и подавлен, даже поговаривал об уходе из консерватории. Все наперебой убеждали его не делать этого. Ну, в самом деле – что станет с консерваторией без Рубинштейна? Он был столпом, поддерживающим всю музыкальную жизнь Москвы.

Петр Ильич покинул Первопрестольную с двойственным чувством: возмущения и огорчения за Рубинштейна и радости за себя – какое счастье, что теперь он будет вдали от этих дрязг! Заехав на неделю к сестре, он отправился во Флоренцию с мыслями о новой опере. Он решил взяться за историю Жанны д’Арк, которая безмерно восхищала его еще в детстве. Москва и консерватория остались в прошлом. 

Глава 12. Начало странствий

Стоило добраться до Флоренции, как испорченное дорогой настроение улучшилось. Великолепная квартира, приготовленная Надеждой Филаретовной, состояла из целого ряда роскошных комнат. В салоне – чудесный инструмент, на письменном столе – два букета и принадлежности для письма. Квартира находилась за городом, и из окон открывался очаровательный вид. Тишина и спокойствие царили вокруг. При этом до города ходьбы – всего полчаса.

Весь вечер Петр Ильич провел на огромном балконе, наслаждаясь чистым воздухом, погрузившись в чарующую прелесть вечернего спокойствия, нарушаемого лишь далеким шумом падающей воды. Но как бы ни полна была тишина, ему все слышался какой-то звук: будто земля, несясь по небесному пространству, тянет низкую басовую ноту.

Смущала только близость фон Мекк – ее вилла располагалась буквально в нескольких шагах. Более того, Надежда Филаретовна ежедневно ходила или ездила мимо. А что, если они встретятся? Что тогда делать? Порой закрадывалась мысль, не желает ли она личного знакомства, вопреки их давней договоренности? Она присылала билеты в театр, куда шла и сама, приглашала посмотреть ее виллу, когда там никого не будет. Прогуливаясь мимо его дома, Надежда Филаретовна всегда останавливалась и явно старалась его увидеть. Петр Ильич не знал, как поступить. Выйти к окну и поклониться? Но в таком случае, почему уж не закричать: «Здравствуйте»? Он боялся, что со дня на день она пригласит его в гости, хотя в письмах ни одного намека на это не было. Двойственная ситуация смущала и стесняла Петра Ильича, он чувствовал себя пленником и желал, чтобы Надежда Филаретовна поскорее уехала. Прямо сказать об этом ей он, конечно же, не мог.

Но чем больше проходило времени, тем больше Петр Ильич убеждался, что фон Мекк не собирается идти на сближение, и постепенно привык к ее присутствию, прогулкам по утрам мимо его окон и ежедневной переписке. Он успокоился и начал воспринимать их как должное.

Не терпелось побыстрей покончить с сюитой и заняться оперой, да на почте затерялась посылка с рукописью. Или это безалаберный Толя забыл вовремя ее выслать? Петр Ильич был обречен на полнейшее бездействие, ибо не любил приступать к новой работе, когда предыдущая не сбыта с рук, и чувствовал себя сильно разбежавшимся человеком, посреди бега вдруг наткнувшимся на стену. Он злился и в то же время беспокоился о Толе, который вообще ни строчки не писал.

Модест терзался авторскими муками: Ларош, прочитав его повесть, раскритиковал ее в пух и прах, так что Модя напрочь потерял желание сочинять. Со стороны Германа это было безжалостно и бестактно. Конечно, первая повесть не являлась верхом совершенства, но у Модеста положительно есть талант и ему обязательно следует писать дальше. Стоило бы, сделав замечание, поощрить его. А Герман, наслаждаясь ролью маститого критика, решил отщелкать бедного новичка. Пришлось срочно утешать брата, разочарованного в своей писательской будущности. Хорошо еще ему предложили место рецензента в «Голосе»: и утешение для раненого самолюбия, и практика, и от Коли много времени не отнимет.

Модест также сообщал о грандиозном успехе Четвертой симфонии. Он писал о фуроре: бурных аплодисментах, криках, бисах и топании ног.