Музыка души

В Дижоне задержались на пару дней, но Петр Ильич нисколько не огорчился, а напротив, обрадовался возможности познакомиться с французской провинцией. Дижон показался ему милым городком, правда, после Парижа дома выглядели обветшалыми. Зато на улицах почти никакого движения. Единственное, что портило настроение – страшный холод в комнатах: юго-восток Франции не был готов к столь неожиданному наступлению зимы.

Наконец, перед самым новым годом после всех злоключений Петр Ильич добрался до виллы Ришелье. Хозяйка страшно обрадовалась ему: у нее с ноября не было ни одного постояльца. Из-за отсутствия жильцов бывало порой тоскливо – просторная вилла без людей выглядела пустынной – зато у Петра Ильича сложилось впечатление, будто он живет в собственном поместье. Уютно, тихо, прекрасные виды из окна, прекрасные прогулки – идеальные условия для работы, за которую он и принялся, едва устроившись.

***

«Новое время» продолжало гнусные нападки на Рубинштейна. В конце концов, нельзя же с таким упорством и злобой преследовать человека, оказавшего и оказывающего большие услуги русскому искусству! Петр Ильич решился написать Стасову, прося его вмешаться и осадить редактора Суворина. Ответ Стасова обескуражил и разозлил до крайности. Он, видите ли, считал Николая Григорьевича достойным газетного гнева за то, что гнетет талантливых людей и поощряет бездарность. Это Рубинштейн-то! Который делал все возможное и невозможное для развития русской музыки! Страшно подумать, что будет, если Николай Григорьевич бросит свое дело. Боясь в раздражении написать много глупостей, Петр Ильич не стал отвечать. Почему даже такие умные люди, как Стасов, бывают столь мелочны и несправедливы?

После нового года сверх всякого ожидания пришла рукопись сюиты, которую Петр Ильич считал утерянной безвозвратно и даже успел с этим смириться. И вот однажды утром Алеша принес посылку, в которой обнаружилось многострадальное сочинение. Петр Ильич чуть ли не прыгал от восторга. Наконец-то можно сбыть с рук несчастную сюиту и с чистой совестью посвятить себя «Орлеанской деве». Он настолько увлекся работой, что к середине января полностью закончил первые два действия. Новое детище ему безгранично нравилось. Впрочем, это не гарантировало возможного разочарования через два-три года, как не раз случалось.

Каждый день после обеда Петр Ильич отправлялся гулять по окрестностям. Погода стояла совершенно летняя, снег остался только на вершинах гор. Воздух был так прозрачен, что можно было разглядеть каждую впадинку на Dent du Midi[23]. А уж вечером, если выйти на балкон, глазам представала поистине фантастическая красота. Залитые лунным светом горы мягко сияли, вызывая ощущение чего-то сказочно-нереального. Петр Ильич мог часами сидеть без движения, в упоении любуясь природой и чувствуя тихий глубокий восторг.

***

В феврале Петр Ильич неохотно вернулся в Париж. При прощании хозяин долго тряс ему руку, хозяйка плакала, горничная плакала, так что он не выдержал и сам прослезился.

Надежда Филаретовна сняла для него квартиру на Риволи, где все было готово к приезду дорогого гостя: стоял свежезаваренный кофе, пылали камины. Помещение было светлым и уютным, вот только вид из окна не вдохновлял. Но это еще не самое страшное. Когда Петр Ильич писал в своей комнате Анатолию, шум карет, от которого тряслись столы и стулья, начал действовать на нервы. Он утешил себя надеждой, что вечером, когда ставни будут закрыты, шум станет меньше.

Однако надеждам не суждено было сбыться. После прогулки и ужина Петр Ильич сел почитать «Историю второй империи» Делора и тут-то обнаружил, что стало только хуже. Нервы расстроились окончательно, и большую часть ночи он не мог заснуть, ворочаясь в кровати, пока кареты перестали ездить.

Начав поиски другой квартиры, Петр Ильич с ужасом узнал, насколько дорога была эта. Тридцать пять франков в день! Конечно, за нее платила Надежда Филаретовна и расходы его никак не касались, но ведь стыдно так злоупотреблять ее добротой. Ему удалось найти помещение, выходившее на задний двор и оттого гораздо более тихое, но и оно стоило немало, да и тесновато там было. Но пришлось удовольствоваться тем, что есть.

Петр Ильич так увлекся работой, что неожиданно для самого себя несколько дней спустя полностью закончил оперу. Решив, что теперь имеет право отдохнуть, он гулял по Парижу праздным фланером, и вся многолетняя любовь к этому городу проснулась в нем с новой силой.