Мы, Божией милостию, Николай Вторый…

В своей речи, произнесённой совершенно бесстрастным тоном, он прямо обвинил в случившемся своего двоюродного брата и московского градоначальника Сергея Александровича, а заодно с ним и министра двора Воронцова-Дашкова. – Власовского хотите наказать? Что ж похвально! Только вот стрелочником теперь уже не отделаться, по городу ползут ужасные слухи, все видят в этом, – и тут он впервые в упор посмотрел на Сергея Александровича, – небесное знамение, предвещающее конец этого царствования и всей династии в целом. А скоро об этом заговорит и Петербург, и вся Россия. И если мы не покажем нашу готовность покарать действительно виновных, из-за чьей халатности погибли тысячи невинных, то так оно и будет. – Сандро сел, и только тут я увидел, в каком состоянии он находится. Он повернулся ко мне, ища моей поддержки. Лицо его горело, глаза блуждали, казалось, его немедленно хватит инсульт или инфаркт, или оба сразу. И тут аудиторию прорвало, словно открыли шлюз на плотине. Все великие князья заговорили и даже закричали одновременно, никто не слушал друг друга, многие поднялись со своих кресел. Всё благостное единение романовской семьи, поразившее меня на Смоленском вокзале, исчезло по мановению ока. Многие сжимали пальцы в кулаки, казалось, ещё немного, и они бросятся друг на друга. При этом никто не обращал внимание на меня, только что коронованного монарха, никто не апеллировал ко мне и не спрашивал моего мнения. Но внезапно весь этот гвалт и карканье перекрыл громкий и твёрдый голос министра двора: – Ваше Величество, я виновен! – Все ошеломлённо уставились на Воронцова. – Я виновен, – продолжал он, – и полностью осознаю свою вину. На мне, лично на мне лежала ответственность за организацию коронационных торжеств, в том числе и народного гуляния. Я не сумел проследить… не сумел предусмотреть…. И готов понести наказание. С этой минуту я не в состоянии больше выполнять обязанности вашего министра. – Тишина в зале была мёртвой, все как заворожённые смотрели на седовласого царедворца. Никто, видимо, не ожидал такого поворота. Мне даже стало жалко старика. – А ведь он – честный малый, – подумал я, – и к тому же не трус. – Взгляды всех именитых особ плавно переместились с одного торца стола на другой. Я понял, что настал решающий момент. Сейчас или никогда: или они по-прежнему будут помыкать мной, как неразумным кузеном и слабохарактерным племянником, или… Какая-то волна прошла приливом через мои плечи и шею и ударила в лицо и корни волос. – Хорошо, Илларион Иванович, я согласен с вами. Мы найдём вам другое назначение, соответствующее вашим знаниям и опыту. Принесите мне ваше заявление э-э-э прошение и я его подпишу. – Мой голос звучал совсем не убедительно, в нём не было никакой монаршей твёрдости. И тем не менее мои слова привели собравшихся, в том числе и самого Воронцова-Дашкова, в состояние полного ступора.