Мытарства

Какъ-то разъ ночью, сквозь сонъ, услыхалъ я, что меня кто-то какъ будто дергаетъ за шнурокъ на ше. Я проснулся и открылъ глаза. Гляжу: сидитъ на корточкахъ передъ койкой Васька и тихонько пиликаетъ ножемъ шнурокъ. Въ первую минуту я испугался и сдлалъ невольное движеніе. Замтивъ, что я гляжу на него, мальчикъ, какъ кошка, прыгнулъ въ сторону и, согнувшись, быстро побжалъ около коекъ на свое мсто… Я вскочилъ и бросился за нимъ. Онъ усплъ уже лечь на свою койку, закрыться одяломъ и притвориться спящимъ. Я отдернулъ одяло и сказалъ:

— Ты что же это, негодяй, длаешь?

Онъ сдлалъ видъ, что не понимаетъ, и, свъ на койк, сталъ протирать рукой глаза.

— Не притворяйся, — крикнулъ я и дернулъ его за руку.

— Да ты что пристаешь! — въ свою очередь закричалъ онъ. — Я доктору скажу… зачмъ лзешь?..

— Ты сейчасъ у меня образокъ срзывалъ.

— Образокъ! какой образокъ?.. Караулъ!!. - вдругъ громко закричалъ онъ и этимъ крикомъ разбудилъ своего сосда и еще нсколько человкъ

— Что за чортъ? — спросилъ сосдъ, — чего ты орешь?

— Да какъ же, — заговорилъ Васька, показывая на меня и вдругъ заплакалъ, — присталъ ко мн, разбудилъ… сталъ безобразничать… Теперь говоритъ, что образъ, вишь, я у него укралъ какой-то… Я доктору скажу… ей-Богу, скажу! батюшки, родимые, что-жъ это такое? воромъ меня сдлалъ. О-о-охъ… доктору скажу… глазеньки мои лопни скажу…

Видя, что дло приняло такой оборотъ, я плюнулъ и пошелъ на свое мсто…

— Самъ воръ! — неслось мн вслдъ:- золотая рота… абармогъ!… кашу сюда пришелъ жрать казенную!..

Утромъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало, подошелъ ко мн и сказалъ, подавая «собачью ножку»:

— На, курни, чортъ. Впередъ умне будь… не лзь… на все знай время… зря-то тоже это дло не длается.

. . . . . . . . . . . . . . .

Три недли пролежалъ я въ больниц, и эти три недли показались мн за три года…

Письмо я послалъ на третій же день по поступленіи и сталъ ждать отвта… Отвтъ пришелъ только по прошествіи трехъ недль и такой отвтъ, котораго я не ожидалъ.

Какъ-то разъ, рано утромъ, слышу я вдругъ, кличутъ меня по фамиліи… Поднимаю голову, — гляжу и глазамъ своимъ не врю: въ дверяхъ стоитъ сестра!

. . . . . . . . . . . . . . .

Она увезла меня въ деревню.

 ПО ЭТАПУ.
 (Наброски).

 «Холодна въ синемъ мор волна,
 И глубоки пучины морскія;
 Но еще холоднй глубина,
 Гд таятся страданья людскія».

Шелли.

Часть вторая

I

— Клинъ, Дмитровъ, Волоколамскъ! пронзительно громко, какимъ-то дрожаще-звонкимъ голосомъ закричалъ старшій конвойный солдатъ, войдя въ нашъ «этапный», биткомъ набитый народомъ, вагонъ. — Петровъ, Крысинъ!..

Я не спалъ. Я ждалъ этого окрика отъ самаго Петербурга… Необыкновенно тяжело, гадко и грустно было на душ. Нервы натянулись и дрожали, какъ струны…

— Петровъ, Крысинъ! — еще громче крикнулъ конвойный.

Я вскочилъ и отвтилъ:

— Здсь.

— Ты — Петровъ?..

— Я.

— Чего-жъ ты молчишь, чортова голова, а?! Въ морду захотлъ, что-ли?! А Крысинъ гд? Крысинъ! Эй, Крысинъ!

— Здсь! Я Крысинъ! — отозвался съ противоположнаго темнаго конца вагона голосъ, и вслдъ за нимъ по узкому проходу, спотыкаясь и шагая черезъ валявшихся по полу людей, вошелъ въ полосу свта и остановился передъ конвойнымъ старикъ, высокаго роста, широкоплечій, съ крупными чертами лица, могуче сложенный, съ длинной по поясъ, сдой бородой.

— Ты — Крысинъ?

— Я.

— Чего-жъ ты… чортъ!… Заснулъ?.. Къ жен на печку пришелъ, что-ли?.. Сво-о-о-олочь!… Готовьтесь, — добавилъ онъ, звая во весь ротъ, — слзать вамъ въ Клину.

Онъ повернулся и ушелъ въ другое отдленіе.

Я слъ на свое старое мсто. Старикъ, назвавшійся Крысинымъ, постоялъ, что-то думая, свернулъ курить и слъ рядомъ со мной на полу, въ проход между скамеекъ.

— Тебя куда гонятъ? — спросилъ онъ, дымя махоркой.

Я сказалъ и въ свою очередь спросилъ:

— А тебя?..

— Меня тоже туда… — отвтилъ онъ и, помолчавъ еще, спросилъ:- ты кто? крестьянинъ… мщанинъ?..

— Мщанинъ.

— Гм!… Ну значитъ, намъ съ тобой вмст путаться. На, кури!..

Онъ передалъ мн окурокъ и, отвернувшись, глубоко задумался, обхвативъ голову руками, скорчившись своимъ длиннымъ тломъ въ дугу ж упершись локтями въ колнки согнутыхъ ногъ…

II

Старый, потемнвшій отъ копоти, съ маленькими оконцами, задланными желзными ршетками вагонъ, былъ переполненъ людьми…

Было душно, смрадно, полутемно…

Всюду: на лавкахъ, подъ лавками, въ проходахъ на полу, валялись, какъ полнья дровъ, и спали арестанты. Свтъ отъ фонаря казался какимъ-то туманнымъ пятномъ… По временамъ мелькали по стнамъ и потолку какія-то фантастично-причудливыя тни… Подъ поломъ вагона гудли колеса по стыкамъ рельсъ, равномрно и назойливо-однообразно пощелкивая, какъ маятникъ у часовъ: тикъ, такъ! тикъ, такъ!… Неплотно прикрытая дверка фонаря дребезжала и тряслась, какъ больная лихорадкой, то на время замолкала то снова еще шибче принималась вздрагивать и трястись… Стонъ, скрипъ зубами, отдльныя вскрикиванья, удушливо-тяжелый несмолкаемый храпъ, гулъ колесъ, темная долгая ночь…