Мытарства

Былъ и еще человкъ, потшавшій нашу палату разсказами и пользовавшійся, подобно Петруш, завиднымъ авторитетомъ. Это былъ, какъ онъ называлъ себя, «вчный стрлокъ», по имени Григорій Дурасовъ, прошедшій, какъ говорится, огонь и воду и мдныя трубы.

Небольшого роста, крпкій, съ бойкими, умными глазами, живой и ловкій, онъ никогда ни передъ чмъ не задумывался… Чего-чего только онъ ни перевидалъ и ни перетерплъ на своемъ вку!… Его разсказы были необыкновенно живы, правдивы и интересны. какой-нибудь пустой случай онъ умлъ такъ освтить и передать съ такимъ юморомъ и правдой, что невозможно было не смяться… Память у него была просто таки феноменальная. Впрочемъ, онъ разсказывалъ не только о своихъ приключеніяхъ и похожденіяхъ, но передавалъ чуть не слово въ слово большіе разсказы и даже романы. При мн, напримръ, онъ въ теченіе нсколькихъ вечеровъ занималъ насъ передачей одного романа, печатавшагося (подъ заглавіемъ «Буря въ стоячихъ водахъ») въ газетк «Московскій Листокъ».

Въ палат онъ пользовался почетомъ. Его даже боялись: тому, кто связывался съ нимъ, приходилось солоно отъ его остраго, какъ бритва, языка. На его койк устраивался по ночамъ «майданъ», т. е. картежная игра на деньги. У него постоянно можно было купить махорки, бумаги, яицъ, «воробья», пайку ситнаго хлба…

Чмъ онъ былъ боленъ — неизвстно. Врне всего — ничмъ. Онъ просто «отлеживалъ» глухое зимнее время.

— Вотъ какъ прилетятъ жаворонки, — говорилъ онъ какъ-то разъ собравшимся слушателямъ, — и мы полетимъ… И все у насъ будетъ… чаекъ и баранки! Здсь, что-ли, оставаться? Это вы, дураки, корпите, а я уйду… Я каждый день, ничего не длая, сорокъ-то копекъ добуду… Вольный казакъ! Куда хочу туда иду. Захотлъ отдохнуть — отдыхай… никто надъ душой не стоитъ… работать не стану… За шесть-то цлковыхъ въ мсяцъ — была нужда… Награждай ихъ, чертей, съ дуру-то. Сиди, какъ сычъ, гд-нибудь въ подвал… А на вол-то благодать, рай!… Птицы поютъ и ты поешь!… Кормить мн некого… одинъ… женой не обвязался… Сумку за спину, палку въ руки, — пошелъ оброкъ собирать — любо!..

— Что-жъ ты, Григорій, не женился? — спросилъ кто-то.

— Зачмъ? Нашему брату жениться нельзя, — баба любитъ гнздо, а нашъ братъ волю… Летть куда-нибудь… На одномъ мст не усидишь, — мохомъ обростешь… Чужой вкъ задать — жениться-то. Моя жена — воля, крыша небушко… и ничего мн больше не надо.

— Такъ всю жизнь ходить и будешь?

— Такъ и буду… Пойду, пойду, авось до смерти дойду… Дойду до смерти, вотъ и женюсь тогда… Такъ-то, други милые… Ну, кто хочетъ въ шашки на воробья?!

XXVIII

Въ палат «лежали» два мальчика, по здшнему, «малявки», которые особенно интересовали меня. Одинъ изъ нихъ, «Сергунька», про котораго мн разсказывали въ спальн, былъ хорошенькій, лтъ 14-ти круглолицый и краснощекій мальчикъ. Другой, Васька, былъ совсмъ въ другомъ род: худенькій, черный, какъ жукъ, злой и сварливый, — онъ производилъ очень непріятное впечатлніе.

Оба они старались изображать изъ себя большихъ. Оба курили, пили водку, играли въ карты, ругались гадкими словами… У нихъ постоянно водились деньжонки, не переводилась махорка, яйца, ситный… Въ карты они играли съ особеннымъ азартомъ. Странно было видть ихъ дтскія лица ночью, при тускломъ свт лампы, среди завзятыхъ, отчаянныхъ картежниковъ… какія-то особенно-отвратительныя манеры были у нихъ во всемъ. Куритъ-ли, напримръ, одинъ изъ нихъ, то папироску держитъ въ углу рта, на бокъ, безпрестанно сплевываетъ, безпрестанно ругается самыми гадкими словами…

Но это еще сравнительно ничего… Ужасно было смотрть на нихъ пьяныхъ… Вся грязь, гадость, развратъ Хивы, всосались въ нихъ, какъ вода въ губку… Ничего дтскаго, никакого проблеска непосредственности, свойственной дтскому возрасту…

— Сергунька, — спросилъ я какъ-то разъ, — зачмъ ты, дуракъ, водку пьешь? вдь гадко!

— Ступай ты къ чорту, — отвтилъ онъ, — учитель какой!… А у самого на папироску махорки нтъ… Тоже людей учитъ… Ты поглядлъ бы на меня, какъ я въ именины налакался… Ахъ, здорово!

— Малъ ты еще, братъ…

— Малъ да уменъ… Дай-ка вотъ выросту…. ахъ!..

— Ну, что тогда?

— Богатъ буду!

— А гд возьмешь?

— Достану!

— Никто такъ не дастъ.

— Да ужъ достану… Мн наплевать, все едино — придушу какого-нибудь чорта!..

— Въ деревн у тебя есть родные?

— А на кой они мн?!

— Въ деревн-то лучше.

— Лучше… сказалъ!… тамъ и жрать-то нечего… Здсь-то и водочка, и двочки… все!

— Какія двочки?

— Какія?.. костяныя да жильныя!… дуракъ ты… Ну, двки!… Не знаешь, что-ли?.. Да что съ тобой говорить-то… ступай къ чорту!..

Съ другимъ мальчикомъ Васькой у меня произошелъ небольшой инцидентъ: на ше у меня вислъ вмст съ крестомъ небольшой деревянный, въ серебряной вызолоченой оправ образокъ, который на меня надла, умирая, матушка… Онъ былъ мн очень дорогъ. Увидвъ его какъ-то у меня на груди, Васька сейчасъ-же справился: сколько онъ стоилъ и какая на немъ оправа?.. Я сказалъ, что серебряная, вызолоченная и совсмъ забылъ про это, думая, что онъ спросилъ объ этомъ изъ простого любопытства… Оказалось, однако, хуже.