Мытарства

Я сидлъ, поглядывалъ время отъ времени на своего будущаго товарища по пшему хожденію, и передо мной, подъ одвообразно-назойливое постукиванье и шумъ колесъ, вставали и плыли тяжелыя картины… Я снова съ ужасомъ переживалъ все то, что видлъ и что было со мной за послднее время…

III

А было вотъ что.

Дойдя до послдней степени нищеты, голодный, холодный, не имя возможности выбраться какимъ бы то ни было путемъ на родину и страстно желая этого, я ршился, откинувъ стыдъ въ сторону, попроситься на «вольный этапъ»…

Ухватившись за эту мысль, я уничтожилъ свой паспортъ и, придя раннимъ утромъ въ канцелярію градоначальника, подалъ прошеніе о томъ, чтобы меня отправили на родину «вольнымъ этапомъ». Прошеніе мое приняли, посмялись, что меня безпаспортнаго отправили бы и безъ прошенія, — и велли придти «завтра»…

Переночевавъ въ какой-то трущоб или; выражаясь языкомъ петербургскихъ босяковъ, «на гоп», гд-то на Боровой улиц, раннимъ утромъ, на другой день, я снова явился въ канцелярію, и меня сейчасъ же, не задерживая, отправили съ городовымъ въ Спасскую часть.

На улицахъ было холодно и втрено. Хорошо и тепло одтый городовой, не торопясь, шелъ по панели, а мн веллъ идти около, по мостовой…

Попадавшіеся навстрчу люди глядли на меня, какъ мн казалось, одни съ презрніемъ, другіе съ состраданіемъ. какая-то закутанная въ клтчатую шаль женщина, съ корзинкой въ рук, вроятно кухарка, возвращавшаяся съ рынка, перекрестилась и торопливо сунула мн въ руку пятакъ.

— Сколько? — спросилъ городовой, косясь на меня.

— Пятачокъ.

— Давай, куплю папиросъ «Голубку».

Онъ взялъ въ лавочк папиросъ, далъ мн одну, а остальныя положилъ за рукавъ шинели и сказалъ:

— Кури пока… Тамъ вашему брату курить не полагается…

— А остальныя? — спросилъ я.

— На кой он теб?!. Помалкивай, небось!…

Придя въ часть, мы вошли по лстниц въ комнату, гд сидли и что-то писали двое: одинъ съ бородой, постарше, другой безъ бороды, помоложе.

Городовой передалъ имъ какую-то бумагу, объяснилъ, въ чемъ дло, и ушелъ…

Господинъ, помоложе, спросилъ мое имя, фамилію, званіе, откуда я родомъ, и посл этого, подойдя ко мн, началъ съ необыкновенно серьезнымъ видомъ ощупывать и ошаривать меня со всхъ сторонъ, ища чего-то… Продлавъ это и не найдя ничего, онъ кликнулъ солдата.

— Отведи его! — сказалъ онъ, кивнувъ на меня, и, закуривъ папироску, добавилъ:- На родину захотлъ, гусь-то… по охот… хи, хи, хи!… ну, что-жъ, пусть попробуетъ…

— Пожалуйте, господинъ, — ухмыляясь и шевеля, какъ котъ, шетинистыми подстриженными усами, сказалъ солдатъ и повелъ меня изъ этой комнаты въ помщеніе для арестантовъ, назначенныхъ къ пересылк.

Поднявшись по лстниц на другой этажъ, солдатъ остановился на площадк, около плотно запертой двери и позвонилъ. Застучали какіе-то засовы, дверь отворилась, и мы вошли въ узкій, высокій, страшно длинный полутемный корридоръ. Лвая сторона этого корридора представляла сплошную глухую стну… Въ другой стн, на извстномъ разстояніи одна отъ другой, виднлись двери, съ маленькими оконцами-«глядлками» посредин.

Двери эти то и дло отворялись, и изъ нихъ выходили и входили какіе-то странно одтые люди. Люди эти сновали и по корридору туда и сюда, точно одурвшіе бараны…

Мн приказали идти въ камеру и быть тамъ, пока не потребуютъ. Я отворилъ первую дверь, вошелъ и остановился въ испуг, пораженный общимъ видомъ камеры.

Въ камер трудно дышалось протухлымъ, необыкновенно тяжелымъ воздухомъ; отъ скользкаго, обшарканнаго ногами пола, заплеваннаго и загаженнаго, несло сыростью и какой-то кислятиной… Свтъ, проникавшій сквозь огромныя за чугунными ршетками окна, былъ похожъ на туманъ или дымъ. Вся обстановка и лица людей, благодаря этому свту, принимали какой-то срый, печально-испуганный видъ…

Мстъ свободныхъ не было… Всюду: на деревянныхъ нарахъ, занимавшихъ средину камеры и шедшихъ вдоль стнъ, а также подъ нарами и въ проходахъ лежали, сидли, стояли и ходили люди…

Не смолкавшій ни на минуту общій гулъ и ревъ множества человческихъ голосовъ наполнялъ огромное помщеніе, нагоняя на душу безотчетный страхъ и щемящую тоску…

Думалось почему-то, что вотъ-вотъ все эти срыя стны, и окна, и люди, провалятся и полетятъ куда-то въ преисподнюю…

IV

Постоявъ около двери и нсколько освоившись съ общимъ видомъ камеры, я сталъ искать глазами мстечка, гд бы приткнуться, посидть… Мстечко отыскалось тутъ же, неподалеку отъ двери, около огромной печи, на полу… Я пробрался туда и потихоньку слъ, боясь, какъ бы не зацпить и не разбудить лежавшаго на полу навзничь и тяжело храпвшаго высокаго, сдобородаго, косматаго человка, съ огромнымъ распухшимъ носомъ. Онъ храплъ, вздрагивалъ всмъ тломъ и бормоталъ во сн ругательства.

Я слъ около него, прислонился спиной къ стн и сталъ смотрть и слушать…

Люди, молодые и старые, симпатичные и наглые, грязно и бдно одтые, безъ всякаго дла, ругаясь и крича, бродили по камер, какъ мухи лтнимъ днемъ бродятъ цлой тучей по столу въ душной и старой крестьянской изб…