Мытарства

Приходилось лзть подъ нары… Другого исхода не было… Заглянувъ подъ нихъ въ одномъ мст, я увидалъ въ полутьм фигуру сидящаго, скорчившись, на полу маленькаго человка… Человкъ этотъ курилъ, жадно и часто затягиваясь, и озирался по сторонамъ, очевидно боясь, какъ бы кто не вырвалъ у него папироску…

Я согнулся и ползъ на четверенькахъ къ нему. Онъ быстро смялъ въ рук цыгарку и заворчалъ что-то себ подъ носъ

— Ты что ворчишь? — спросилъ я, располагаясь съ нимъ рядомъ.

— А теб что?! — огрызнулся онъ и скорчился еще больше, точно ежъ, котораго толкнули ногой.

Подъ нарами было сыро и грязно… Воняло чмъ-то гадкимъ, кислымъ и промозглымъ… По бокамъ слышался храпъ спящихъ людей, смхъ и сквернословіе.

Я легъ, подложивъ подъ щеку шапку, и сталъ въ полутьм, отъ нечего длать, разглядывать своего сосда

Это былъ старичокъ, маленькій, горбатый, чудной… похожій на какую-то большую мышь или крысу, сидящую у своей норки. Въ ногахъ у него лежалъ какой-то узелокъ… Когда я подлзъ подъ нары, онъ схватилъ этотъ узелокъ и зажалъ его между колнъ, поглядывая на меня и ворча что то, какъ собаченка, грызущая кость…

Ему не сидлось покойно: весь онъ, всмъ своимъ маленькимъ тломъ, одтымъ въ какую-то рвань, ерзалъ по полу, точно кто его поджигалъ снизу… Руками онъ длалъ какіе-то непонятные жесты… Ноги, обутыя въ опорки, шаркали по полу… Когда онъ оборачивался ко мн лицомъ, мн виднлись тонкія губы, бороденка клиномъ, сморщенное лицо и, какъ у осла, большіе уши…

Мн захотлось подразнить его, поговорить… И я опять спросилъ:

— Да что ты ворчишь все?.. Ругаешься, что-ли?..

— А теб что за дло? — завизжалъ онъ, — что ты присталъ ко мн, сукинъ ты сынъ!..

— Сверни-ка покурить, да угости! — опять сказалъ я.

Онъ затрясся и завертлся на мст, какъ блоха.

— Покурить! закричалъ онъ, — на-ка, вотъ, выкуси!… Ахъ вы, лодари!… жулье!… много васъ тутъ, сукиныхъ дтей… воры!… Отстань отъ меня!… что ты присталъ ко мн: аль выглядываешь, какъ бы упереть что… Нтъ, братъ, я спать не буду, шалишь!… Нтъ ужъ, я знаю теперь… жулики трехкопешные… тьфу!..

Онъ плюнулъ и, отвернувшись, началъ возиться со своимъ узелкомъ, бормоча подъ носъ ругательства.

Я легъ навзничь, подложивъ подъ голову руки, и сталъ думать…

Какія-то срыя тягучія мысли носились въ голов… Я переживалъ все то. что со мной было за послднее время. Точно кто-то потихоньку развертывалъ передо мной огромный листъ бумаги, на которомъ, сцена за сценой, изображена была моя жизнь…

Угрюмыя и страшныя картины плыли передо мной, какъ кошмаръ… Усиліемъ воли я старался отогнать ихъ отъ себя, но лишь только закрывалъ глаза, он снова плыли передо мной, мучительно терзая сердце.

Въ камер не смолкало… Непрерывный гулъ, возня, крики, неслись отовсюду… Въ полутьм сновали какіе-то люди, жалкіе и противные… Гд то подъ нарами кто-то плъ громкимъ рыдающимъ голосомъ:

   «Голова-ль ты моя удалая,
   Долго-ль буду тебя я носить»…

Что-то дикое, нелпое и вмст страшно грустное чувствовалось во всемъ этомъ.

Я заткнулъ уши и лежалъ съ тяжелой, точно съ похмлья, головой… Въ грудь заползала тихо, настойчиво обвивая сердце своими холодными противными кольцами, мучительная змя-тоска…

Я закрылъ глаза и забылся тяжелымъ, безпокойнымъ сномъ…

VIII

Какой-то пронзительный вой, крикъ, хохотъ разбудили меня.

Я вскочилъ, ударившись головой объ нары, и ползъ на четверенькахъ изъ-подъ нихъ вонъ узнать, что такое случилось, и кто кричитъ.

Около двери собралась и шумла толпа косматыхъ, всклокоченныхъ со сна людей. Среди нихъ по грязному полу, шлепая ладонями по луж, текущей отъ «парашки», валялся человкъ, корчась, какъ въ падучей, и вылъ пронзительно громко, какъ поросенокъ, когда его ржутъ…

— Что такое съ нимъ? — спросилъ я стоявшаго рядомъ со мной и поднимавшагося на ципочки человка.

— А песъ его знаетъ, что съ нимъ! — отвтилъ онъ, — должно быть, пьяный… Его сейчасъ только привели… Ишь, его чорта, схватываетъ, — добавилъ онъ равнодушно.

— Подлецы! разбойники! кричалъ, между тмъ, валявшійся на полу человкъ. — Креста на васъ нтъ! идолы!… татары!.. О-о-о, подлецы!..

И онъ, растерзанный, оборванный, жалкій, полупьяный, вскочилъ на ноги и, дико вращая ополоумвшими глазами, началъ сквернословить, грозя кулаками на дверь.

— Поори… поори! — раздался въ дверную дырку голосъ, — поори, сволочь проклятая!..

— Самъ ты сволочь, — завизжалъ человкъ, — ахъ, вы мошенники!… Подлецы! подлецы! подлецы! — все возвышая голосъ, пронзительно кричалъ онъ и вдругъ не то что заплакалъ, а какъ-то дико затявкалъ и въ безсильной злоб опять покатился по полу…

— Вотъ такъ чортъ! — раздались голоса, — что его ржутъ, что-ли?.. Откуда такой взялся?

— Спать не даетъ, дьяволъ! — заворчалъ кто-то.

— Уймите его! — крикнулъ другой.

— Староста! Ой, староста! Твое дло! — закричалъ изъ подъ наръ третій, — уйми! Людямъ покой нуженъ… Что не видали, черти?!.