Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Чернышевский видел: никто из сокурсников не может соперничать с ним в знаниях. Лободовского он быстро и уверенно обошёл, особенно в понимании исторических и политических фактов и проблем. В споре с П. Ф. Лилиенфельдом выяснилось, однако, что среди молодых людей его возраста есть и такие, кто в знании исторических источников не уступают ему. И Чернышевский с готовностью идёт на сближение с этой частью думающей и читающей молодежи. Дружба с Лилиенфельдом не завязалась. Однажды в разговоре с ним о браке и положении женщины Чернышевский, высказывавшийся «в духе ультра Жорж Занд», увидел, что тот «в самом деле отстал и теперь думает, как говорит: «Назначение женщины любовь, между тем как назначение мужчины – между прочим и любовь»» (I, 288). После этого интерес к своему оппоненту пропал и более не возобновлялся.

Иначе сложились отношения с Александром Владимировичем Ханыковым, недавним студентом Петербургского университета,[439] которому суждено было сыграть весьма заметную роль в настойчивых идеологических исканиях Чернышевского. Впервые после знакомства с Лободовским он столкнулся с фактом, когда не он, а его приобщали к передовым идеям времени, и под новым влиянием неясные, смутные, противоречиво выражаемые вследствие явного эклектизма социалистические симпатии постепенно обрели логическую прочность системы.

Первая встреча их состоялась 23 ноября 1848 г. после очередного чтения Чернышевским на «педагогических лекциях» у Никитенко отрывка из повести о Гёте («Пониманье»). Ханыков в качестве вольнослушателя посещал некоторые занятия в университете и слушал доклад Чернышевского. Он подошёл к Чернышевскому, когда тот надевал шинель. Состоявшийся диалог Чернышевский передал в дневнике так: «„Вы, кажется, читали у Никитенки?” – „Я”. – „Так вас сильно интересует разгадка характера Гёте?” – сказал он мне. – „Да, конечно, сильно”. – „Ну, так это сделано уже в науке”. Я думал, что он говорит про Гегелеву школу, и сказал несколько неловких слов, невпопад. – „Нет, у Фурье, который нашёл гамму страстей, 12 первоначальных и их сложение, которое составляет основу всякого характера”». Они пошли по Невскому до Фонтанки, потом вернулись, и Ханыков всё «с жаром и убеждением» растолковывал ему учение Фурье. Особенно важным показалось Чернышевскому объяснение, как Фурье натолкнулся на свои открытия – «не через отвлечённости, а через то, что обратил внимание на земледелие и увидел, что помочь ему лучше всего через ассоциацию, но как попробовал осуществить её, был поражён тем, что 2–3 семейства не могли никак ужиться вместе, и начал исследовать, почему это». Всё это рассказывалось с «ревностным, горячим убеждением в истине и верой в то, что она должна распространяться, что всякий, признающий её, должен быть апостолом её». Ханыков пригласил Чернышевского бывать у него, обещал дать ему Фурье. «Я у него буду», – записывает Чернышевский в дневнике. Он чувствовал, что сближение с Ханыковым обещает быть содержательным, но он всегда нелегко сходился с людьми: «Что-то будет из этого начала знакомства с Ханыковым? Рассохнется оно или превратится в обращение меня в фурьериста – что-то Бог даст?» (I, 179).

Через три дня они снова встретились в шинельной университета, и Ханыков повторил приглашение быть у него в ближайшую субботу «и сказал, что он хочет просить меня прочитать у Никитенки о страстях из Фурье статью, которую написал он» (I, 181). Чернышевский согласился. Статью читать не пришлось – не вышло случая, и автор сам прочитал её (точнее, она стала частью другой статьи) на очередном собрании общества М. В. Петрашевского 7 апреля 1849 г. в качестве «Речи на обеде в честь Ш. Фурье».[440]

С М. В. Буташевичем-Петрашевским Ханыков познакомился у поэта А. Н. Плещеева в 1845 г. и стал завсегдатаем на его крамольных «пятницах». Так через Ханыкова Чернышевский в конце 1848 г. соприкоснулся с радикальным крылом идейного течения, во многом определившего развитие русской общественной мысли в 40-е годы XIX столетия.

В субботу 27 ноября они просидели за беседой два часа. «Он человек умный, убеждённый, много знающий, – записывал Чернышевский в дневнике о Ханыкове, – и я держал себя к нему в отношении ученика или послушника перед аввою, как держу перед собою, напр., Славинского <…> Знакомил меня с новыми общими идеями (не о фурьеризме только говорю я, а вообще) и дельный человек, ужасный пропагандист, но мирным путём убеждения; кажется, я свяжусь с ним; он нисколько не увлекает меня, но теперь я его уважаю, как уважаю человека с убеждением и сердцем горячим» (I, 182–183). Весьма показательна эта увязанность внимания к научным пристрастиям с нравственными понятиями.