Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Взяв у Ханыкова четыре номера фурьеристского журнала «Фаланга», Чернышевский убедился в необходимости познакомиться с самим источником – произведениями Фурье, по некоторым статьям которого, опубликованным в журнале, увидел «ум весьма самостоятельный, поэтому очень сильный, хотя, так как я, – пишет Чернышевский, – не знаю путей, по которым доходит он до результатов, результаты если не очевидно справедливы – странны» (I, 187). Главный вывод, сделанный Чернышевским после прочтения сочинений Фурье, был тот, «что он собственно не опасен для моих христианских убеждений» (I, 195). Отмечаются «странности», «ограниченности в толкованиях, умствованиях», но что именно показалось ему в учении Фурье неприемлемым и что было принято, сказать трудно. Впрочем, идеи производственных ассоциаций и эмансипации чувств, составлявшие основу системы Фурье, Чернышевский в принципе не отвергал, как это видно из его позднейших работ и романа «Что делать?». Так или иначе, знакомство с учением Фурье Чернышевский осознавал как важный этап в своем идейном развитии, хотя из дневника не видно, чтобы он причислял себя к безусловным фурьеристам.[444]

Между тем Ханыков предпринимал энергичные усилия по вовлечению Чернышевского в круг петрашевцев. 4 декабря 1848 г. он три часа провел у Ханыкова. На этот раз «был один господин молодой, Дебу»,[445] «говорили о политике в радикальном смысле, – это всё так и я, – пишет Чернышевский, – решительно согласен; о семействе, против которого они оба сильно восстают, – с этим я уже не согласен, напр., детей отнимать у родителей и отдавать государству – разумеется, говорю про теперешнее положение вещей, когда государство так глупо; о Боге, в которого они не веруют, – на это я также не согласен и всё-таки в этих двух пунктах я не противоречил им по своей обычной слабости или уступчивости» (I, 188).

Нужно полагать, Дебу у Ханыкова, который ждал Чернышевского в условленное время, находился не случайно. И поскольку разговор между ними сразу принял откровенный характер (Чернышевскому доверяли вполне), есть основание говорить о попытке непосредственного вовлечения Чернышевского в общество петрашевцев. Будь при разговорах у Ханыкова Липранди (Ханыков, кстати сказать, был вне поля зрения провокатора), Чернышевский непременно оказался бы привлеченным к политическому процессу петрашевцев. О том, что ему оказывалось у Ханыкова особое доверие, свидетельствует и такой факт. Однажды Чернышевский пришёл к своему новому приятелю с Раевым, «просидели у него около часу, – писал Раев в воспоминаниях. – Никаких особых разговоров он с нами не вёл, хотя нас и интересовало, что он скажет».[446] В тот вечер (18 декабря) Чернышевский записал в дневнике, что, будучи с Раевым у Ханыкова, «отнёс книги, и он позабыл предложить мне новые, а я не спросил» (I, 202). Присутствие Раева явно смущало Ханыкова, и он не случайно «позабыл» дать Чернышевскому что-то из обещанного ранее. 11 декабря Чернышевский и Ханыков снова беседовали «о политике в радикальном смысле»: «Более всего говорили о возможности и близости у нас революции, и он здесь, – признаётся Чернышевский, – показался мне умнее меня, показавши мне множество элементов возмущения, напр., раскольники, общинное устройство у удельных крестьян, недовольство большей части служащего класса и проч., так что в самом деле многого я не замечал, или, может быть, не хотел заметить, потому что смотрел с другой точки. Итак, по его словам, эта вещь, конечно, возможна и которой, может быть, недолго дожидаться» (I, 196).

Со времени знакомства с Ханыковым политическое образование Чернышевского явно продвинулось в сторону восприятия революционных идей, но они не становились для него главным убеждением, иначе он не написал бы, что сидеть у Ханыкова временами было скучно (I, 196). В очередное посещение «спорить или излагать своих мыслей не хотелось, потому что, – замечает он, – сам ничего не знаю в этом деле» (I, 219). О каком «деле» шла речь, догадаться нетрудно: вероятно, о революции в России, коль скоро для Ханыкова в ту пору эта тема была постоянной. Порою Чернышевский уже и сам непрочь завязать опасный разговор. Например, Лободовскому «всё говорил о революции и о хилости нашего правительства, – мнение, которого зародыш положил Ханыков» (I, 235). Впрочем, тому же Лободовскому Чернышевский жаловался, что «в голове хаос», что ничего не может «сказать положительно». Тот успокаивал: это, мол, «от молодости, сказал о том, как я готов всему верить, что скажет порядочный человек, решительно всему, напр., что скажет Наполеон, Ламартин, Гёте и проч.» (I, 241). Чернышевский не возражал. Он сам ощущал переживаемый духовный рост, начало коренного пересмотра прежде казавшихся прочными убеждений.