Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Влияние это осуществлялось не только через Ханыкова, но и до знакомства с ним – через «Современник» и особенно «Отечественные записки», к которым петрашевцы были близки.[450] С апреля 1846 г. ведущим критиком «Отечественных записок» стал тесно связанный с петрашевцами В. Майков, с мнением которого Чернышевский-студент постоянно считался.[451] Он, например, с восхищением писал о поэте-петрашевце А. Н. Плещееве, которого, как и В. Майков, назвал «первым современным поэтом» (XIV, 64). В «Отечественных записках» же читал Чернышевский повести Ф. Достоевского, казавшиеся ему «большим прогрессом перед тем, что было раньше» (I, 208). Однако именно Ханыков придал воздействию со стороны идеологии петрашевцев целенаправленный характер и существенно ускорил идейное развитие Чернышевского.

Есть основание для предположения, что Ханыков, надеясь на организационное вовлечение Чернышевского в общество петрашевцев, посвятил его в планы общества. 28 декабря 1849 г. Чернышевский записал в дневнике по поводу разговора об арестованных петрашевцах: «Чумиков умнее всех остальных говорил о заговорщиках и решительно отвергал все планы, которые приписываются им» (I, 346). Кем приписываются, следствием или людьми непосвященными, действовавшими лишь на основании слухов? Во всяком случае, приведённая фраза может быть истолкована в том смысле, что Чернышевский проводил чёткую грань между достоверными фактами, ему известными, и недостоверными, «приписываемыми».

Арест Ханыкова и разгром петрашевцев помешал вступлению Чернышевского в их общество.[452] Сам Чернышевский написал об этом так 25 апреля, имея в виду рассказанные Раевым подробности ареста «тайной полицией Ханыкова, Петрашевского, Дебу, Плещеева, Достоевских и т. д.»: «Ужасно подлая и глупая, должно быть история; эти скоты, вроде этих свиней Бутурлина и т. д., Орлова и Дубельта и т. д., – должны были бы быть повешены. Как легко попасть в историю, – я, напр., сам никогда не усомнился бы вмешаться в их общество и со временем, конечно, вмешался бы» (I, 274). Выдавший петрашевцев агент Липранди назван «подлецом» (I, 275).

28 апреля 1849 г. Чернышевский почти два часа простоял «на Семёновском плацу, где ученье» (I, 275). За краткостью сообщения – глубокое раздумье о судьбе арестованных, о военной николаевской машине, пущенной в действие против революционной Венгрии (манифест о вступлении русских войск в Венгрию подписан Николаем I 26 апреля). Русский монарх и во внутренней и во внешней политике выступал душителем свободы, и можно только догадываться, какой болью отдавались в душе юного демократа солдатский шаг и бряцанье ружей и какими горькими были мысли о родном отечестве, губящем лучших из сынов своих. Эти полтора-два часа на Семёновском плацу итожили важный этап в идейном развитии Чернышевского.

К итоговым политическим размышлениям студента следует отнести замечание, оставшееся в дневнике неразвёрнутым, но всё же передающее вполне законченное суждение. По поводу разгрома парижского восстания 13 июня, приведшего к торжеству «партии порядка», и отдаче под суд Ледрю Роллена, Консидерана и других Чернышевский пишет, что «не очень мучился неуспехом восстания» – «ведь это только откладывается дело и, может быть, через реакцию ещё быстрее будет торжествовать, чем без реакции». Он даже надеется на возможную «у нас антиреакцию», которая заставит новое французское правительство передать власть Луи Блану или Распайлю (I, 287). Дело в конечном счёте не в этих наивных надеждах (не скоро ещё в России начнется «антиреакция») – важен вывод о роли реакционных периодов в освободительном движении, впоследствии, в пору зрелой политико-публицистической деятельности на страницах «Современника» положенный в основу его концепции исторического прогресса. Этот вывод прямо противоположен результатам, к которым после анализа событий 1848–1849 гг. пришёл Герцен, разочаровавшийся в перспективности революционного движения вообще. И именно этот вывод разведёт его с Герценом в полемике, открытой Чернышевским против издателя «Колокола» в конце 1850-х годов.

Мысли об «антиреакции» в России толкают Чернышевского на революционную пропаганду среди простолюдинов. Так, 28 июня, встретившись «с мужиком», он «стал вливать революционные понятия в него, расспрашивал, как они живут». «Весьма глупо вёл себя, – замечает Чернышевский, – т. е. не по принципу, или по намерению, а по исполнению, ну, что делать?» (I, 291). Однако через несколько дней «переезжая, толковал с солдатом» (I, 294). В декабре того же года, слушая в кружке Введенского рассказы об арестованных петрашевцах, готов предположить «возможность восстания, которое бы освободило их» (I, 346). Вера в «антиреакцию» вселила в него надежду, что «через несколько лет» он – «журналист и предводитель или одно из главных лиц крайней левой стороны, нечто вроде Луи Блана» (I, 298). Такое время действительно настанет, и он возглавит освободительное движение в России.

14. В кружке И. И. Введенского