Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

В распоряжении биографа имеется факт, удостоверяющий то высокое значение, какое приобрел Белинский для Чернышевского в пору общения с товарищами Введенского. Имеются в виду дневниковые записи, рассказывающие об отношении Чернышевского к А. П. Милюкову. В первую встречу Чернышевскому показалось, что Милюков неискренен в высказываниях о социализме, «у него не ворочается сердце, когда он говорит об этом, а так это только говорит он» (I, 362). Позже под влиянием Г. Р. Городкова Чернышевский изменил своё мнение о Милюкове. «В самом деле порядочный человек», – пишет он, по-видимому, после того как узнал о вступлении Милюкова незадолго до ареста петрашевцев в кружок С. Ф. Дурова, куда входили А. Н. Плещеев и Ф. М. Достоевский.[478] Однако решающим аргументом в пользу Милюкова послужила не эта связь с петрашевцами. «Главным образом я стал его уважать, – говорится в дневнике, – прочитав его „Историю поэзии” – в самом деле дельная книжка» (I, 400). Имеются в виду, конечно, «Очерки истории русской поэзии», воспринятые современниками как «плоды учения Белинского».[479] Потому-то Введенский и дал в «Современнике» «подробный и лестный отзыв» о книге.[480] В заслугу автору «Очерков» А. Чумиков в письме к Герцену 1851 г. ставил как раз пропаганду «идей Белинского о русской литературе».[481] «Она довольно хороша», – писал Герцен о той же книге в одном из частных писем.[482] Близость содержания «Очерков» к литературно-критическим оценкам Белинского явилась для Чернышевского ручательством в его более тесном сближении с новым знакомым в кружке Введенского.

Ещё до посещения «сред» Введенского Чернышевский под влиянием статей Белинского изменил отношение к произведениям не так давно превозносимого Э. Сю. Былые панегирики по адресу этого романиста сменяются в январе 1849 г. скептической характеристикой: «Прочитал <…> первую часть („Гордость”) Э. Сю. Мысль-то, если угодно, прекрасная для романа, но преувеличения и мелодраматические сцены, как всегда у него» (I, 234). По поводу романа Ж. Санд «Теверино», который он теперь «с большим наслаждением» читал в апреле 1849 г., Чернышевский записывает в дневнике: «Дух сильный, воображение творческое, чрезвычайно сильное, всё это как-то приковало меня <…> Да, сильный, великий, увлекательный, поражающий душу писатель, эта Жорж Занд: все её сочинения должно перечитать» (I, 276). Возможно, в какой-то мере переменам в отношении к Белинскому содействовал в ту пору Лободовский. Теперь же, в кругу горячих почитателей великого критика, интерес к Белинскому возрос особенно сильно. Так, советуя Михайлову в приготовлении экзамена по истории русской литературы воспользоваться книгами Н. И. Греча, А. П. Милюкова, А. Д. Галахова, С. П. Шевырёва и особенно В. Майкова, Чернышевский продолжал: «Разумеется, всё это вздор <…> кроме статей Белинского, <…> ничего Вам не понадобится; а потому, что есть, читайте, чего нет, на то плюньте и забудьте думать – ведь статьи Белинского, если не найдётся в Нижнем иных томов „Отеч<ественных> зап<исок>”, просмотрите и здесь, а, кроме их, ничего не нужно» (письмо от 23 декабря 1850 г. – XIV, 211).

О месте Герцена в идейных запросах участников «сред» Введенского исчерпывающие сведения дают письма А. А. Чумикова к автору «Кто виноват?» от 5, 9 и 12 августа 1851 г.[483] «Ваше слово для нас закон, вы наш оракул», – в этих словах чувствуется полное признание авторитета Искандера передовой русской интеллигенцией. Обращаясь к Герцену от имени «своих друзей» с призывом организовать «presse clandestine» («тайную печать»), Чумиков, как это справедливо указано в научной литературе, опирался на мнение своих товарищей по кружку.[484] Произведения Герцена здесь нередко читали вслух, и об одном таком чтении Чернышевский говорит в дневнике от 15 сентября 1850 г. (I, 395). А. Г. Клиентовой 19 июня 1850 г. Чернышеский прямо объявил, имея в виду Искандера: «Я его так уважаю, как не уважаю никого из русских, и нет вещи, которую я не был бы готов сделать для него» (I, 381).

Именно в кружке Введенского Чернышевский ощутил идейную преемственную связь с деятельностью Белинского и Герцена, о которых он через несколько лет скажет в рецензии на книгу поэта Н. П. Огарёва, друга Герцена: многие из нас «знают, что если они могут теперь сделать шаг вперёд, то благодаря тому только, что дорога проложена и очищена для них борьбою их предшественников, и больше, нежели кто-нибудь, почтут деятельность своих учителей» (III, 567).

Усилению приверженности к идеям Белинского и Герцена сопутствовали напряжённейшие размышления религиозного порядка, которые ещё продолжали удерживаться в его сознании и вносили в складывающуюся систему взглядов непоследовательность и противоречивость.