Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Выше отмечалось, что в кружке Введенского литературным вопросам уделялось основное внимание, «но, – указывал в мемуарах А. П. Милюков, – часто затрагивались и вопросы современной политики», а европейские события 1847–1848 гг. даже «отодвинули литературные интересы на второй план и обратили общее внимание на современные политические события. С этим связывались, конечно, и вопросы социальные, и сочинения Прудона, Луи Блана, Пьера Леру нередко вызывали обсуждения и споры. Впрочем, горячих почитателей социализма в этом кружке не было».[489] Наверное, действительно не было, если не считать Чернышевского. Его записи в дневнике свидетельствуют: в своих политических высказываниях он был радикальнее иных членов кружка.[490] Тот же Милюков писал в воспоминаниях о Чернышевском, видимо, имея в виду именно это обстоятельство: «В нём особенно выдавалось противоречие между мягким, женственным его голосом и резкостью мнений, нередко очень оригинальных по своей парадоксальности».[491] Уже в четвертую «среду» Чернышевский писал о большинстве посетителей: «Все эти господа мне кажутся несколько пошловаты» (из этого ряда исключались тогда лишь Введенский, Рюмин, Минаев) (I, 362). Вскоре Чернышевский начал смелее участвовать в разговорах, становясь «человеком с голосом некоторым» (I, 365), и его далеко не всегда удовлетворяли политические комментарии, которые он слышал здесь. Так, 15 сентября 1850 г. «Минаев рассказывал о жестокости и грубости царя и т. д. и говорил, как бы хорошо было бы, если бы выискался какой-нибудь смельчак, который решился бы пожертвовать своей жизнью, чтоб прекратить его» (I, 395). Чернышевский просто повторил в дневнике слова Минаева, никак их не комментируя. В другой раз, 18 декабря «Городков принёс письмо одного из декабристов к царю и отчасти прочитал его, но большую половину, – сообщалось в дневнике, – прочитал я, потому что он пил чай. Писано так, ни то, ни сё, – замечает Чернышевский по поводу содержания документа, – воззрения у человека самые неопределённые; показывает, что само правительство довело дело до этого, возбудивши везде неудовольствие и т. д.» (I, 401). Можно полагать, Чернышевского не удовлетворяла ссылка на правительство, тогда как существовали причины более глубокие, коренившиеся в крепостничестве. Слушая разговоры в кружке об арестованных петрашевцах, Чернышевский мысленно бросает упрёк: «О возможности восстания, которое бы освободило их, и не думают» (I, 346). Конечно, юношеский порыв наивен, вера в восстание не имела под собой реальной почвы, но сама мысль о политическом протесте как единственном способе решения важнейших социальных проблем характеризует Чернышевского со стороны окрепших в нём со времени знакомства с петрашевцем Ханыковым радикальных настроений, противопоставленных умеренному политическому мышлению.