Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Не находя в кружке полного отзвука мыслям о революции в России, Чернышевский, верный пропагандируемому им принципу неукоснительного следования в практической жизни теоретическим постуляциям, ищет способы конкретной реализации своим революционным убеждениям. В феврале 1850 г. он, например, говорил с извозчиком «об их положении как крепостных, только вообще говорил, что должно стараться от этого освободиться». На обратном пути «теперь говорил уж с извозчиком весьма ясно, что <надо> силою чтоб требовать, добром нельзя дождаться» (I, 362). 15 мая того же года (в 8-м часу вечера, отмечает Чернышевский значительность пришедшей ему мысли) «думал о тайном печатном станке». «Если напечатать манифест, в котором провозгласить свободу крестьян, освобождение от рекрутчины (сбавку в половину налогов, сейчас, вздумал) и т. д., и разослать его по всем консисториям и т. д. в пакетах от святейшего синода и велеть тотчас исполнить, не объявляя никому до времени исполнения и не смущаясь противоречием, и объяснить, что в газетах появится, в тех, которые будут напечатаны в день по отправке почты, чтобы дворяне не подняли бунта здесь преждевременно, когда народ ещё не успел узнать, и не задавили государя. Потом придумал, что должно это послать и губернаторам; потом придумал, что должно не посылать его в самые ближайшие губернии к Петербургу, потому что если так, то могут, получивши оттуда донесения, послать курьеров, которые догонят почту в дальних губерниях до приезда их туда, в назначенное место. И когда думал, что тотчас это поведет за собою ужаснейшее волнение, которое везде может быть подавлено и может быть сделает многих несчастными на время, но разовьет таки и так расколышет народ, что уже нельзя будет и на несколько лет удержать его, и даст широкую опору всем восстаниям, – когда подумал об этом, почувствовал какую-то силу в себе решиться на это и не пожалеть об этом тогда, когда стану погибать за это дело». Потом решил, что ложь вредна, «не лучше ли написать просто воззвание к восстанию, а не манифест, не употребляя лжи, а просто демагогическим языком описать положение и то, что только сила и только они сами через эту силу могут освободиться от этого» (I, 372–373). Идея тайного печатного станка в своё время возникала у петрашевцев Ф. Н. Львова и П. Н. Филиппова, участников кружка С. Ф. Дурова, для отпечатания запретного письма Белинского к Гоголю.[500] Чернышевский мог знать об этом от А. Ханыкова или от А. Милюкова, посещавшего кружок Дурова.[501] Источников, указывающих на интерес кого-либо из «введенцев» к подпольному печатанию в России, не обнаружено. Упоминание о тайной прессе в письме А. Чумикова к Герцену носило совершенно иной характер, поскольку имело в виду печатание за границей. Оно и понятно: после разгрома петрашевцев мысль о подпольной печати не могла увлечь участников «сред» Введенского. Она появилась у Чернышевского вне этого кружка.

За время участия в демократическом кружке Введенского Чернышевский значительно продвинулся вперед в своём внутреннем развитии. В кружке Введенского Чернышевский нашёл единомышленников, побуждавших к свободному высказыванию и дружескому общению, очень важному для юноши в период идейного мужания.

Именно здесь, в родственном разночинном кругу передовой молодёжи завершился чрезвычайно важный для Чернышевского переход на позиции Белинского и Герцена. В сложной внутренней борьбе принято философско-антропологическое миросозерцание Фейербаха. Определились литературно-эстетические взгляды. «Перечитайте Белинского и В. Майкова», – советует Чернышевский М. И. Михайлову в письме от 23 декабря 1850 г. (XIV, 211), тем самым чётко определяя своё отношение к основным вопросам теории искусства, решаемым в общей для Белинского и петрашевцев реалистической традиции.[502]

Однако принятие эстетики Белинского и его воззрений не означало ещё полного согласия с критиком. Когда в вышеприведённой дневниковой записи от 20 января 1850 г. Чернышевский написал: «народ не приготовленный» поймёт, что его «угнетает не Бог, а люди», то в этих словах позволительно видеть возражение автору зальцбруннского письма к Гоголю, поставившего религию (Бога) рядом с угнетавшей народ властью. Эта полемика, видоизменяясь, продолжится и позднее. По крайней мере, В. В. Зеньковский, рассматривая Чернышевского в его зрелые годы как одного из виднейших представителей русского секуляризма, вполне справедливо отметил: «Религиозная сфера у Чернышевского никогда не знала очень интенсивной жизни, – но, собственно, никогда и не замирала».[503]