Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

«Жажда» революции в России, о которой Чернышевский писал в дневнике 20 января 1850 г., не могла вызывать в кружке Введенского, насколько нам известны политические взгляды его участников, адекватных чувств и мыслей. Зашедший однажды разговор «о перевороте у нас» возник лишь в узком кругу (Введенский, Минаев, Билярский, Чернышевский – I, 371), но ни один из собеседников Чернышевского отнюдь не придерживался взглядов, о которых тот писал в дневнике за пять месяцев до этого разговора. Даже Введенский, которого Чернышевский ставил выше всех в кружке, не мог без оговорок принять радикализм высказываний его юного друга. Вот что сообщал А. А. Чумиков, отвечая М. П. Погодину и другим обвинителям Введенского в связях с Петрашевским, «в безнравственности и безбожии»: «Пишущий эти строки был довольно близко знаком с И. И. Введенским, но кроме либерализма 1840-х годов и вполне естественной реакции против мракобесия, наступившего после 1848 г., никаких «правил безнравственности и безбожия» в нём не примечал. Таким либерализмом как Введенский в большей или меньшей степени была заражена вся интеллигентная молодёжь того времени, проникнутая тенденциями Белинского».[495] О непоследовательности Введенского в защите передовых взглядов на задачи обучения в военно-учебных заведениях, когда, случалось, Иринарх Иванович «вторил Ростовцеву во всём», писал В. П. Лободовский.[496] Сообщаемые мемуаристами характеристики имеют силу даже при учете позднейшей эволюции авторов воспоминаний в сторону правомерного либерализма. Необходимо учитывать и признание Чернышевского, сделанное им невесте в 1853 г. «Я уверял, – записывал Чернышевский диалог с Ольгой Сократовной, – что привязан к весьма немногим, и, между прочим, в Саратове ни к кому – что и правда, – что мне только люди милы за свои мнения и свои качества». «А в Петербурге, – сказала она, – вы не любите никого? Например, Введенского?» – «Вовсе не думаю, чтобы отношения наши с ним были так коротки» (I, 509). Таким образом, несмотря на огромное уважение к Введенскому и признание его роли в своём духовном развитии, всё же полного его согласия со своими взглядами Чернышевский не отмечал. В воспоминаниях Н. Д. Новицкого, одного из участников кружка Введенского, содержится подробность, говорящая, что глава кружка был вполне осведомлён о крайностях в политических убеждениях Чернышевского. «Смело можно предсказать, – говорил Иринарх Иванович о Чернышевском, – что этот даровитый человек должен в будущем занять видное место в нашей литературе, разве…»[497] За этим «разве» первому публикатору воспоминаний Н. Д. Новицкого Е. А. Ляцкому вполне резонно увиделось распознание в натуре Чернышевского «каких-либо черт, внушавших ему опасение за судьбу» его.[498]

Известен и другой рассказ современника, показывающий, насколько откровенен был Чернышевский в то время в своих политических высказываниях. «Чернышевский, будучи ещё студентом, – доносил агент III отделения в 1862 г., – всегда большею частию в обществе молчал, но если говорил, то дельно. Однажды у Введенского на вечере жена последнего читала вслух страдания семейства Людовика XVI и прослезилась. „Странная вы женщина, – сказал Чернышевский, – вчера вы плакали об овечках, съеденных волком, сегодня – о волке, поевшем этих овец”. За это изречение его прозвали Сен-Жюстом, и прозвание это он сохранял долгое время, оно помнится ещё близким к семейству Введенских».[499] Свидетельство, характерное для уяснения сопоставительной разницы во взглядах, которую ощущали члены кружка. Само имя якобинца Сен-Жюста, активного деятеля Французской революции, говорило об исключительности положения Чернышевского в гостиной Введенских.