Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

На лекции присутствовали начальник учебного отделения штаба бывший профессор Московского университета К. Д. Кавелин, а также, по иронической характеристике Чернышевского, «тузы русского языка» В. Т. Плаксин, М. Б. Чистяков, Комаров. Всего было около 20 человек. Отчёт самого Чернышевского о пробной лекции, которую пришлось «читать изустно», сохранился в двух вариантах: в его дневнике и в письме к Михайлову. Особых разночтений они не содержат, разве только в письме весь рассказ в большой степени окрашен в иронические тона. На лекции Чернышевский вёл себя довольно дерзко. Одному из оппонентов, утверждавшему, что в русском языке стремление к бессоюзию не проявляется сильнее, чем в других европейских языках, он, например, предложил «сосчитать союзы на русском и немецком страницы одного объема, в переводе главы из Евангелия» (I, 394). Ответ на вопрос из словесности «приправил именами Ледрю Роллена, Кобдена, О’Коннеля; едва ли даже и до Прудона не доходило дело; только Бинбахерова <Фейербаха> имени не произносил, хотя с начала до конца проникнут был его духом». Вторая часть приготовленной лекции была «пересыпана гимнами» Ж. Санд, Диккенсу, Гейне и Гоголю. Но его остановили и «к счастью, дело до этого не дошло» (XIV, 206), т. е. «гимны» не были произнесены. Действительно, «к счастью», потому что иначе он сильно рисковал: в ту пору благонамеренность являлась едва ли не главным основанием для успешного продвижения по службе.

Пробная лекция прошла успешно. «Кавелин остался им очень доволен и сделал о нём прекрасный отзыв», – сообщал А. Н. Пыпин своему приятелю Д. Л. Мордовцеву.[518] Но места преподавателя Чернышевский не получил: поздно назначили пробную лекцию, все вакансии оказались занятыми (XIV, 208). Ему предложили лишь должность репетитора во 2-м кадетском корпусе – 15 часов уроков словесности и грамматики, и, за неимением другого, Чернышевский согласился. Его имя встречается в официальных «Списках гг. офицеров, чиновников и учителей 2-го кадетского корпуса» 16 ноября 1850 г., 12 января и 1 февраля 1851 г.[519] Неожиданно еще 18 сентября ему сообщили, что к попечителю петербургскому пришла бумага по поводу места в Саратове. Он «был ошеломлён» новостью и решил не ехать в Саратов, поставив перед попечителем ряд условий, на которые тот, казалось, не пойдет: «у меня нет денег ехать и потом не должен подвергаться экзамену» (I, 396). Более двух месяцев Чернышевский колебался и не шёл за ответом из Казани. И в тот день, когда он решился-таки пойти, пришла бумага: Молоствов, перед которым ещё раньше хлопотал сам Мусин-Пушкин, принял условия Чернышевского, место старшего учителя русской словесности в Саратовской гимназии закреплялось за ним. Неожиданно поставленный в жёсткие условия альтернативы, Чернышевский был вынужден дать согласие на Саратов. Несколькими днями позже, размышляя о столь резко и непредвиденно повернувшихся событиях, Чернышевский попытался обосновать сделанный им выбор. Вся аргументация состояла из четырех пунктов. 1. Свободного времени, как он надеялся вначале, практически не оставалось, одолевали «чужие дела, от которых вовек не освободишься»: постоянные мелкие поручения профессора И. И. Срезневского, занятия с И. И. Введенским, который решил готовиться к магистерским экзаменам для получения кафедры в университете,[520] поиски дополнительных уроков для заработка «и т. д., и т. д. до бесконечности, так что, когда придёшь домой, то чувствуешь себя усталым и большую часть того времени, как бываешь дома, только спишь». 2. «Мерзкость» полученного во 2-м кадетском корпусе места, «весьма дурно сидят мальчики». 3. Многих из влиятельных особ отпугивает его молодость. Один, например, сказал Введенскому: «Как же можно такого молодого человека, который сам не старше своих учеников». А через год-два он будет «уже степенным человеком». 4. «Совестно обманывать своих», которым обещал приехать в Саратов «с радостью», если попечитель примет его условия.

Эти соображения успокаивали, объясняли, оправдывали. И всё же мысль о службе в глухой провинции оставалась тягостной. «Когда был в Саратове, жалко было расстаться со своими, а как приехал в Петербург да обжился в нём несколько, так жаль стало расстаться с ним, потому что, как бы то ни было, все надежды в нём, всякое исполнение желаний от него и в нём. – Да, страшное дело эта мерзкая централизация, которая делает, что Петербург решительно втягивает в себя, как водоворот, всю жизнь нашу! Вне его нет надежд, вне его нет движения ни в чинах, ни в местах, ни в умственном и политическом мире» (I, 397).

Материалы-свидетельства, исходившие от самого Чернышевского, существенно уточняют заявление А. Н. Пыпина, будто его брат уехал в Саратов «для того, конечно, чтобы доставить удовольствие своим родителям».[521]