Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Объясняя Ольге Сократовне основы их предстоящих семейных отношений, Чернышевский предусмотрел и варианты, связанные с её возможными в будущем увлечениями. Она с самого начала не скрыла от Николая Гавриловича, что не любит его и согласна выйти за него, потому что «домашние отношения тяжелы» (I, 417). «Вы мне нравитесь, – говорила она, – я не влюблена в вас, да разве любовь необходима? Разве её не может заменить привязанность?» (I, 432). А тут Палимпсестов, как бы чувствуя его сомнения, настойчиво повторял о его неосмотрительности. «Это, кажется, лежит в её характере: ей непременно хочется вскружить голову всякому, – говорил он, – кто только бывает в одном обществе с нею, – вышедши замуж, она будет продолжать делать то же самое» (I, 451). В тяжкие минуты сомнений Чернышевский записывает 6 марта: «Но положим, что, наконец, и не найдётся другого жениха. Она выйдет за меня. Что тогда будет? Она будет вести себя так, как ей вздумается. Окружит себя в Петербурге самою блестящею молодёжью, какая только будет доступна ей по моему положению и по её знакомствам, и будет себе с ними любезничать, кокетничать; наконец, найдутся и такие люди, которые заставят её перейти границы простого кокетства. Сначала она будет остерегаться меня, не доверять мне, но потом, когда увидит мой характер, будет делать всё не скрываясь. Сначала я сильно погорюю о том, что она любит не меня, потом привыкну к этому положению, у меня явится resignation,[645] и я буду жалеть только о том, что моя привязанность пропадает неоценённая, т. е. знать её она будет, но будет считать её не следствием нежности и привязанности и моих убеждений о праве сердца быть всегда свободным, а следствием моей глупости, моей ослиной влюблённости. И у меня общего с ней будет только то, что мы будем жить в одной квартире и она будет располагать моими доходами.

Я перестану на это время любить её. У меня будет самое грустное расположение духа. Но быть совершенно в распоряжении её я не перестану. Только в одном стану я тогда независим от неё: некоторою частью денег я буду располагать сам, не передавая их ей – буду употреблять её на посылки и подарки своим родным. Что будет после? Может быть ей надоест волокитство, и она возвратится к соблюдению того, что называется супружескими обязанностями, и мы будем жить без взаимной холодности, может быть даже, когда ей надоедят легкомысленные привязанности, она почувствует некоторую привязанность ко мне, и тогда я снова буду любить её, как люблю теперь» (I, 488–489).

Силою своего писательского воображения, опирающегося на точное знание характеров, Чернышевский изобразил жизненную ситуацию, модель, вполне реальную, возможную в действительности. И ему придётся пережить именно такую ситуацию. Его «убеждения о праве сердца быть всегда свободным» оказались воспринятыми Ольгой Сократовной односторонне, упрощённо, и она явно злоупотребляла предоставленной ей свободой. В петербургские годы совместной жизни ему не раз пришлось пережить горькие минуты в связи с её легкомысленными увлечениями.[646] А пока в искреннем горячем воодушевлении он пишет в дневнике, что готов всё выдержать – «с горечью, но перенесу, буду страдать, но любить и молчать» (I, 451).

Размышления Чернышевского о будущей семейной жизни «всегда окрашивались жертвенным порывом».[647]

Мучимый сомнениями, он всё же уверял себя, что она непременно полюбит его, если ещё не любит сейчас (I, 453). «Ты слишком добра, слишком проницательна, чтоб не оценить моей привязанности к тебе, моей полной преданности тебе», – с надеждой писал он (I, 456).

Ольга Сократовна не могла не видеть, что Чернышевский принадлежал к людям незаурядным, совсем не похожим на её обожателей! О молодом учителе, покорившем многих гимназистов, она постоянно слышала от брата Венедикта и его товарищей. Возможно, она знала также о рассказанных впоследствии Ф. В. Духовниковым событиях из «светской» жизни Чернышевского, сделавших его имя особенно популярным. Однажды у Кобылиных во время игры приехавшей из Петербурга пианистки Чернышевский, отвечая на чьи-то вопросы, разговорился и «мало-помалу все слушавшие барышню сгруппировались около него, так что барышня, сконфуженная, прекратила игру. Когда он кончил, то кто-то захлопал в ладоши, и все подхватили. «Послушать таких учёных полезно», – сказал кто-то из гостей». В другой раз на даче у Кобылиных в лунную ночь он один не испугался внезапно появившегося «привидения» и привёл закутанного в простыню швейцарца-гувернера, вздумавшего подшутить над молодёжью.[648]