Можно дополнить предложенную интерпретацию строк Чернышевского еще одним предположением. В первых двух статьях, написанных до 18 февраля, не представлялось возможным развить мысль об уходе в прошлое пушкинского периода литературы и наступлении гоголевского периода с характерным для него пристальным вниманием к современной общественной жизни, стремившейся освободиться от пут крепостничества. Об этом писал еще Белинский, но ни упоминать о критике, ни цитировать его Чернышевский не мог по цензурным условиям. В двух последующих статьях, написанных после 18 февраля, Чернышевский уже смог сказать о наступлении нового периода: «Великое дело свое – ввести в русскую литературу поэзию как прекрасную художественную форму Пушкин совершил вполне, и, узнав поэзию, как форму, русское общество могло уже итти далее и искать в художественной форме содержания. Тогда началась для русской литературы новая эпоха, первыми представителями которой были Лермонтов и, особенно, Гоголь» (II, 516). Действительно, между суждениями «когда прийдет это время – мы еще не знаем» (во второй статье) и «началась для русской литературы новая эпоха» (в четвертой статье) – существенная разница, обусловленная вовсе не внутренней противоречивостью концепции автора статей о Пушкине, а исключительно внешними обстоятельствами, политическими условиями текущего момента. На это и намекает Чернышевский в заметке от 18 февраля. Здравица разуму как бы выражала убежденность в том, что автор получит возможность раскованнее судить о значении пушкинского творчества и пушкинского периода в целом для современной литературы и общества, раскованнее упоминать о людях, служащих разуму, – например о Белинском, которому, хотя и без указания имени, посвящено немало страниц в четвертой статье.
В развиваемой Чернышевским историко-литературной концепции смены пушкинского периода гоголевским нужно различать два момента. Один связан с удержанием идеи развития литературы от одного этапа к другому с точки зрения сближения искусства с действительностью. Выводы Чернышевского, последователя Белинского, полны здесь понимания «исторической перспективы», по формуле самого Чернышевского, они плодотворны для текущего развития литературы и критики. Однако как только Чернышевский начинал противопоставлять Гоголя Пушкину, не находя у автора «Медного всадника» «глубокого воззрения на жизнь» (II, 473) на том основании, что Пушкин якобы был чужд изображения отрицательных сторон действительности, критик обнаруживал слабость своей концепции, не объясняющей пушкинское творчество как художественное явление.
Эту слабую сторону воззрений на Пушкина видел Некрасов. Попытки приглушить мысль о современном значении пушкинской поэзии встретили его сопротивление. Заключительный абзац второй статьи – «прийдут времена, когда его произведения останутся только памятниками эпохи, в которую он жил; но когда прийдет это время – мы еще не знаем, а теперь мы можем только читать и перечитывать творения великого поэта» – так и остались в рукописи. В «Современнике» Некрасов заменил их фразой: «Будем же читать и перечитывать творения великого поэта» (II, 476).[847]
Известно также хорошо аргументированное предположение об активном вмешательстве Некрасова в текст статей о Пушкине. В первую статью, например, включена довольно большая вставка взамен другого рукописного текста (II, 427–428, 904), и в этой вставке только под влиянием Некрасова могли появиться строки: «Творения Пушкина, создавшие новую русскую литературу, образовавшую новую русскую публику, будут жить вечно, вместе с ними незабвенною навеки останется личность Пушкина» (II, 428). В автографе Чернышевского отсутствует также заключающий первую статью постскриптум, написанный, как полагают, Некрасовым. Здесь от имени редакции журнала сообщено о напечатании в «настоящей книжке» журнала «трех стихотворений», а в составе самого постскриптума помещены стихотворные отрывки, «картинность и величественность» отдельных строф которых «поразительны» (II, 449) – несвойственная Чернышевскому фразеология.[848]
Отсутствие в статьях Чернышевского разборов пушкинских сочинений также умаляло их значение в глазах Некрасова. Зато Дружинин этой стороне критической статьи уделил особое внимание. Почти дословно повторяя высказанные в частных письмах суждения, редактор «Современника» писал в «Заметках о журналах» за июль 1855 г. о дружининской публикации: «Вот статья, каких мы желали бы как можно более, вот какова должна быть русская критика! „Умно, благородно, верно, светло и горячо!” – это не покажется удивительным, если мы скажем, что автор статей – один из даровитых русских писателей, г. Дружинин; но и у этого писателя немного найдется произведений, которые удались бы так цельно, от которых веяло бы такой прекрасной любовью к родному слову и к искусству!»[849]