Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Вполне в духе Толстого решает Чернышевский и вопрос о свободе художественного творчества. Критик располагал двумя суждениями на этот счет, принадлежащими Дружинину и Дудышкину. Первым автор «Метели» и «Двух гусаров» охарактеризован «как один из бессознательных представителей той теории свободного творчества, которая одна кажется нам, – пишет Дружинин, – истинною теориею искусства». «Бессознательным» – потому что опирался только на свой опыт художника, вступив в литературу после смерти Белинского, «для него как будто не существовало прошлого, все мелкие грешки нашей словесности: ее общественный сантиментализм, ее робость перед новыми путями, ее одностороннее стремление к отрицательному направлению, наконец остатки старого дидактического педантизма, отнявшие столько силы у наших современных деятелей, – нимало не отразились на таланте нового повествователя». Толстой «всегда останется независимым и свободным творцом своих произведений».[1032] Казалось бы, Чернышевский должен был обрушиться на эти попытки прочно связать творчество писателя с теорией «чистого искусства». Однако этого не происходит. Чернышевский знал, насколько высоким авторитетом пока еще пользовался Дружинин у Толстого, к тому же сочинения писателя, далекие от обличительных тенденций, не давали материала для серьезного отпора Дружинину. Значение Белинского и его борьбы с теорией «искусства для искусства» оценивалось Чернышевским в другом месте – в последних главах «Очерков гоголевского периода русской литературы», а здесь, в статье о Толстом, разговор о Белинском не нашел бы понимания у Толстого.

Оставляя в стороне Дружинина (Толстой не мог этого не оценить), Чернышевский совершенно неожиданно (прежде всего, неожиданно для самого Толстого!) начинает прямую полемику с Дудышкиным, хотя высказывания критика, на первый взгляд, не давали повода для спора: настолько они сближались с взглядом Чернышевского на творчество автора «Детства». Дудышкин пишет: «Для поэзии нужно, чтобы писатель отзывался на многие стороны жизни, откликался на многие вопросы, чтоб сердце его сочувствовало многому; а у гр. Толстого мы не видим этого; у него точно один ум да фантазия работают. Чувство у него редко выступает наружу, до того редко, что мы не видели еще женского характера, им созданного, не видели еще даже и чувства любви», «автор после своего первого рассказа „Детство” не сделал ни шага вперед на поприще искусства, не создал ни повести, ни драмы, которые захватывают так много жизненных вопросов и ставят автора лицом к лицу с обществом; <…> он постоянно до сих пор ограничивается портретной живописью и разработкой одной психологии».[1033] Чернышевскому, казалось бы, не с чем спорить здесь. Но он разгадал маневр «Отечественных записок», которые хотели сказать, что Толстой как «обязательный» участник «Современника» идейно разошелся с журналом (споры Толстого с редакцией «Современника», конечно, не оставались тайной в литературном кругу). Тем самым журнал Краевского как бы торопился зафиксировать раскол между «Современником» и Толстым – таков вклад конкурента в противостояние «обязательному соглашению».

Чернышевский нашел способ нейтрализовать намерения «Отечественных записок». Суждения Дудышкина о равнодушии Толстого к «общественным вопросам», в сущности разделяемые Чернышевским, намеренно переведены сотрудником «Современника» в сугубо теоретический план, в котором можно было бы опереться на дорогие Толстому мысли о свободе творчества. В своих статьях Дудышкин постоянно рассуждает о свободе художника и о художественности – «удивительные понятия о художественности! Да ведь автор, – рассуждает Чернышевский, – хотел изобразить детский и отроческий возраст, а не картину пылкой страсти <…> Мы любим не меньше кого другого, чтобы в повестях изображалась общественная жизнь; но ведь надобно же понимать, что не всякая поэтическая идея допускает внесение общественных вопросов в произведение; не должно забывать, что первый закон художественности – единство произведения и что поэтому, изображая „Детство”, надобно изображать именно детство, а не что-либо другое <…> И люди, предъявляющие столь узкие требования, говорят о свободе творчества!» (III, 429). Дудышкину преподан урок из теории словесности, и доводы автора «Отечественных записок» сразу потеряли устойчивость и далеко рассчитанную ударную силу.

Противостоят Дудышкину и рассуждения о «развивающемся таланте» писателя: «Вероятно, он напишет много такого, что будет поражать каждого читателя другими, более эффективными качествами, – глубиною идеи, интересом концепций, сильными очертаниями характеров, яркими картинами быта» (III, 427).