Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

К чтению Белинского побуждал Тургенев. В письме от 15 января 1857 г. Е. Я. Колбасин извещал Тургенева, что «дней десять тому назад» он был у Толстого, «перед ним – лежат статьи Белинского о Пушкине. По поводу этого завязался между нами разговор и, Боже! какая славная перемена. Самолюбивый и упрямый оригинал растаял, говоря о Белинском, торжественно сознался, что он армейский офицер, дикарь, что Вы задели его страшно своею – по его выражению – „непростительною для литератора громадностью сведений”».[1045] Адресованные Толстому советы-упреки Тургенева по поводу Белинского проявились в контексте споров вокруг «Очерков гоголевского периода русской литературы». Для нашей темы это обстоятельство чрезвычайно важно. Не менее важными представляются также приведенные выше факты, говорящие о переменах в отношениях Толстого к Дружинину. «Поклонник Дружинина сознался, – писал Е. Я. Колбасин в том же послании от 15 января, – что ему тяжело оставаться с Дружининым с глазу на глаз». Толстой «все добывает посредством собственной критики».[1046] Толстой открывал «своего» Белинского, но эти симпатии к «неистовому Виссариону» объективно сближали с редакцией «Современника» гораздо больше, чем с Дружининым.

Между Чернышевским и Толстым возникла возможность диалога, и Чернышевский, точно выбрав время, незамедлительно воспользовался этой возможностью. Свое намерение посетить Толстого, чтобы по возможности повлиять на его убеждения, о чем Чернышевский сообщал Некрасову 5 ноября и 5 декабря, он исполнил 17 января 1857 г. «Пришел Чернышевский, умен и горяч», – записал Толстой в дневнике.[1047] «Умен» – следовательно, диалог состоялся и гость был услышан; «горяч» – значит, это был диалог-спор.

Чернышевский не оставил никаких сведений о содержании беседы. Письмо к Некрасову, где он рассказал о свидании, не сохранилось. В своих позднейших воспоминаниях он ни разу не коснулся этой темы. Что касается Толстого, то известны лишь два мемуарных свидетельства, возникших на основе его устных рассказов, несколько пополняющих данные 1857 г. Как явствует из дневниковой записи П. А. Сергиенко от 10 сентября 1905 г., Толстой рассказал ему, что познакомился с Чернышевским у Некрасова: «Курчавый, розовый, больше молчал. Однажды пришел ко мне и начал говорить самоуверенно, что „Записки маркера” – лучшее мое произведение, что в искусстве нужна идея <…>».[1048] Еще одно воспоминание записано П. И. Бирюковым – вероятно, в том же 1905 г., как полагает публикатор текста Н. Н. Гусев. «Лев Николаевич помнит одно из немногих сношений своих с Чернышевским. Раз в Петербурге он готовился куда-то уехать. Льву Николаевичу доложили, что его желает видеть господин Чернышевский. После приглашения в комнату вошел человек с робким видом, который, сев на предложенный ему стул, сильно стесняясь, стал говорить о том, что вот у Льва Николаевича есть талант, уменье, но что он сам не знает, что нужно писать, что вот такая вещь как „Записки маркера”, это очень хорошо, надо продолжать писать в этом духе, т. е. обличительно! Воодушевляясь более и более, он прочел Льву Николаевичу целую лекцию об искусстве и за тем удалился, и больше они уже не видались».[1049]

Эти мемуарные записи, хотя они и не исходят от самого Толстого, а сделаны лишь с его слов, ни в чем не противоречат известным источникам и поэтому должны быть приняты во внимание. Однако, когда речь идет о выяснении содержания беседы Чернышевского с Толстым, значение имеет весь комплекс приведенных в этой части главы материалов, характеризующих позиции обоих участников встречи. И особое место среди источников, которые можно непосредственно соотнести с содержанием беседы 17 января, занимает отзыв Чернышевского о Толстом, опубликованный в январской книжке «Современника» за 1857 г. в составе «Заметок о журналах». Чернышевский пришел к Толстому на шестой день после выхода этого номера журнала, и трудно представить, чтобы в разговоре этот отзыв не фигурировал.