Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Чернышевский сообщает здесь, что в декабрьской статье о Толстом он рассуждал «о силах, которыми теперь располагает его дарование, почти совершенно не касаясь вопроса о содержании, на поэтическое развитие которого употребляются эти силы». И далее следует фраза, останавливающая внимание: «Между тем нельзя не помнить, что вопрос о пафосе поэта, об идеях, дающих жизнь его произведениям, – вопрос первостепенной важности» (IV, 681). «Пафос поэта» – из терминологии Белинского, над статьями которого Толстой размышлял в ту пору: вполне уместно предположить, что Чернышевский знал не только о самом факте чтения Толстым Белинского, но и о том, какие именно идеи великого критика произвели на Толстого наиболее сильное впечатление. Чернышевский мог узнать об этом, например, от Колбасина, в то время регулярно навещавшего редакторов «Современника». «Чернышевский – золотой человек, – его разборы читаются с жадностью», – сообщал Колбасин Тургеневу в конце сентября 1856 г. В ноябре он писал об «озлоблении адском» у Толстого к Чернышевскому, а в письме от 15 января поделился своим мнением о только что вышедшей книжке журнала с отзывом Чернышевского о Толстом: «1-й № „Совр<еменника>” прекрасен».[1050]

Итак, в отзыве о Толстом Чернышевский использует терминологию Белинского («пафос поэта»), воспринятую Толстым. Однако вопрос о «пафосе поэта» Чернышевский решает применительно к собственным взглядам на задачи художника. Понятие «пафоса» он в новой статье непосредственно связывает с воззрением писателя на жизнь. «Границы содержания» прежних произведений Толстого, напечатанных до декабрьской статьи «Современника», определить было бы «очень легко», но «речь шла о таланте молодом и свежем, до сих пор быстро развивающемся», и критик в ту пору посчитал преждевременным выносить суждение с этой точки зрения. Говоря о «Записках маркера» и «Двух гусарах», критик пишет: «Как расширяется постепенно круг жизни, обнимаемой произведениями графа Толстого, точно так же постепенно развивается и само воззрение его на жизнь» (IV, 681). Взгляды писателя снова не вполне удовлетворяют критика, «границы этого воззрения было бы легко определить», но творчество художника продолжается, и его новые произведения – «Юность» и «Утро помещика» – ручательство внесения «новых симпатий в его поэзию». В «Юности» Чернышевский обращает внимание читателя на сцены университетской жизни Иртеньева – имелись в виду, конечно, главы «Новые товарищи», «Зухин и Семенов», в которых описывалась жизнь студентов-разночинцев, оказавшихся умнее, начитаннее, благороднее иных комильфотных аристократов. В «Утре помещика» автор обращается к изображению крестьянского быта, и он «с замечательным мастерством воспроизводит не только внешнюю обстановку быта поселян, но, что гораздо важнее, их взгляд на вещи. Он умеет переселяться в душу поселянина, – его мужик чрезвычайно верен своей натуре, – в речах его мужика нет прикрас, нет риторики, понятия крестьян передаются у графа Толстого с такою же правдивостью и рельефностью, как характеры наших солдат» (IV, 682). Вот, по Чернышевскому, тема, достойная писателя, «мы должны подождать второго, третьего рассказов из простонародного быта, чтобы определительнее узнать взгляд автора на вопросы, которых касается он в первом своем очерке сельских отношений» (там же).

Свои надежды на Толстого как художника слова Чернышевский, нужно думать, высказывал ему во время встречи, опираясь, как и в отзыве об «Утре помещика», на свои представления о «пафосе поэта», «поэтической идее». Толстой, вероятно, воспринял слова критика как призыв писать в «обличительном духе». Они различно решали вопрос о назначении художника. Но область соприкосновения была весьма значительной: по прежним словам Толстого, «никакая художническая струя не увольняет от участья в общественной жизни».

Как редактор Чернышевский наверняка говорил с Толстым о его отношении к «обязательному» сотрудничеству в «Современнике». Незадолго до прихода Чернышевского Толстой уже дал какие-то гарантии Панаеву. Вероятно, так следует истолковать обращение Толстого к Островскому с просьбой прислушаться к «мольбам Панаева» отдать «Доходное место» «Современнику», а не «Русской беседе». «Ежели ты, – писал Толстой, – не пришлешь ничего ко 2-й книжке, союз наш не только примет окончательно комический характер, но просто шлепнется во всех отношениях»,[1051] И если Толстой выступил в «Современнике» 1857 г. дважды, опубликовав в общей сложности более десяти печатных листов (вдвое больше, чем Тургенев и Островский вместе взятые), то в этом была и заслуга Чернышевского-редактора, удержавшего Толстого в журнале в момент, когда угроза одностороннего расторжения писателем договора с «Современником» оказывалась вполне реальной.