Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Доброжелательный тон Чернышевского цели, однако, не достиг, надежды на союзничество славянофилов не оправдались. Открывая в 1856 г. изданием журнала новый этап своей деятельности, они с самого начала воинственно провозгласили принципы славянофильского учения и не шли ни на какие компромиссы. «Как же радоваться появлению противника? Или мы надеялись, что „Русская беседа”, – писал Чернышевский в своем первом обзоре, – будет не такова, как того все ожидали, судя по программе, что она смягчит предполагаемую резкость своего протеста, будет удаляться борьбы? Нет, этого нельзя было надеяться. Программа и имена многих сотрудников слишком ясно убеждали, что „Русская беседа” начнет открытую и сильную борьбу» (III, 650). Один из славянофильских историографов впоследствии отмечал, что ожидания и надежды «Современника» «и не могли оправдаться», так как Чернышевский в «якобы хвалебной статье стремился свести на нет те православные русские начала», которые «были жизненным делом» «Русской беседы».[1189] А. С. Хомяков, например, писал по этому поводу: «Не выдумали ли политики, что так как уже нельзя избавиться от славянофильства, так нельзя ли сделать свое ручное в противоположность нашему дикому?»[1190] Идеологи славянофильства восприняли обращения «Современника» как попытку «приручить» сопротивляющееся учение – при таком отношении трудно было рассчитывать на сближение. Тот же Хомяков просил Филиппова «не оскорбляться» предположением «Современника» о несовпадении выводов статьи об Островском с направлением «Русской беседы»: «Вы вздумали затронуть нравственный вопрос <…> затронуть глубоко, серьезно, искренно». Т. Филиппов получил полную поддержку, позиция же автора «Современника» была иронически представлена как «сокрушающее величие» и «самохвальство».[1191] Издатель «Русской беседы» А. И. Кошелев не стал делать различений между позицией Чернышевского («Современника» в целом) и нападками других критиков. Имея в виду отклики на статью К. С. Аксакова о русском воззрении, он категорически заявил: «Ни одна газета и ни один журнал не отнеслись к нам сочувственно».[1192] Но и в лагере славянофилов не было полного единства. «Между славянофилами нет никакого согласия», – писал И. С. Аксаков родителям летом 1855 г. В марте следующего года он объявил о несогласии с программой «Русской беседы». «Будьте умеренны и беспристрастны, – писал он 17 сентября 1856 г., – и не навязывайте насильственных, неестественных сочувствий к тому, чему нельзя сочувствовать, к допетровской Руси, к обрядовому православию, к монахам, как И. В. Киреевский».[1193] То же неприятие подобной религиозной основы славянофильства обнаруживал В. А. Черкасский. «Довольно важно было бы, по крайней мере, в нем, – писал он Кошелеву о „Современнике”, – не найти врага отъявленного, а ни на кого другого и рассчитывать нельзя». В одном из ответных писем Кошелев извещал Черкасского, что статья Филиппова напечатана по требованию К. С. Аксакова.[1194]

Однако эти расхождения в конечном счете не повлияли на общее направление журнала, и редакция его взяла курс на жесткую реализацию теоретических основ славянофильства в их крайнем хомяковско-киреевском выражении. Обещание Кошелева поместить в «Русской беседе» ряд «особых» статей, посвященных «главному началу философии», которое «истекает из религиозной и народной стихии»,[1195] неукоснительно исполнялось. В статье «Еще несколько слов о русском воззрении» К. Аксаков, отвечая «Русскому вестнику» и «Современнику», в данном случае согласившемуся с катковским изданием, писал, что средством освобождения от подчинения Западу является лишь обращение к древней русской истории «до известной подражательной эпохи» и опора на «современный быт народа, так называемого простого народа», тяготеющего к религиозно-патриархальному образу жизни.[1196] И. В. Киреевский «новые начала» для философии усматривал в соглашении «понятия разума с учением веры». Отличие православного мышления видится ему в стремлении «самый способ мышления возвысить до сочувственного согласия с верою», и «наше любомудрие», пишет он, в конце концов сможет «подчинить раздвоенную образованность Запада цельному сознанию верующего разума».[1197]

В августовских «Заметках о журналах» Чернышевский, верный примирительным тонам, не затронул полемических тезисов этой статьи, отметив «сильный ум» автора, его благородство, жажду истины. Он привел большую выписку из воспоминаний о Киреевском, характеризующих его как «честного и полезного деятеля русской мысли» (III, 697, 698). Но «Русская беседа» по-прежнему никак не реагировала на миролюбие «Современника», торопясь, как будто предчувствуя близкий конец, высказаться по главным пунктам своих воззрений и их приложения к конкретной общественной жизни.