Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Идея объединения прогрессивных общественных сил только-только набирала сторонников, и Чернышевский снова, как и в начале прошлого года, был готов первым подать руку славянофилам. «Вообще, кто захочет беспристрастно вглядеться в „Русскую беседу”, найдет в ней много хорошего», – пишет он теперь, как бы стирая в памяти читателей «Современника» резкое суждение всего месячной давности («она перестала обращать на себя внимание»). «Все-таки в нем, – пишет Чернышевский теперь о славянофильском учении, – если рассматривать его в лучших его представителях, нет ничего антипатичного. Оно заблуждение, могущее иметь очень благородный характер и соединяться со многими прекрасными элементами! (IV, 693). И это писалось несмотря на то что в программе «Русской беседы» на 1857 г. еще резче, чем год назад, обозначилась ориентация журнала, словами Чернышевского, на «отвлеченные эпизоды в славянофильском вкусе». «Народность русская, – говорилось здесь с особой категоричностью, – неразрывно соединена с православною верою. Вера – душа всей русской жизни; она же должна определять характер всякой умственной деятельности в нашей родине».[1202] Даже в славянофильской среде эта программа не принималась безусловно. «Она написана так, – делился из Италии своими впечатлениями И. С. Аксаков, – что, возбуждая недоумение, отвращает от нас сочувствие молодого поколения и приобретает сочувствие, кого я не желаю, сочувствие архиереев, монахов, святейшего синода. <…> В этой компании душно»[1203] (подразумевались братья Беляевы, Т. Филиппов). Чернышевский, разумеется, не принимал всей программы «Русской беседы», но он не акцентировал расхождений с нею. Был сделан лишь упрек относительно «неразборчивости в выборе союзников». Если бы журнал остерегался иных статей и мнений, «исчезло бы предубеждение против славянофильства» (IV, 694). Подчеркивалось стремление «Современника», в отличие от других журналов, указать «точки сходства во мнениях, согласия в желаниях» (IV, 722).

Первая книжка «Русской беседы» на 1857 г. послужила поводом вновь заявить о надеждах на участие славянофилов в передовом движении времени – «публика наконец получила в этой книге доказательства, что для славянофильского журнала существуют интересы, более дорогие и живые, нежели мечты, которые не могут встретить в большинстве ни сочувствия, потому что отвлеченны и неприложимы к делу, ни одобрения, потому что не вели бы ни к чему хорошему, если бы были осуществимы» (IV, 723). «Превосходные» статьи Самарина, по убеждению Чернышевского, сделали бы честь любому журналу. Специальное внимание обращено на одну из них – «Очерки трехнедельного похода Наполеона против Пруссии в 1806 году». Она «должна быть прочтена каждым живым человеком» (IV, 730). Столь высокая аттестация обязывает внимательнее присмотреться к содержанию статьи, посвященной событиям, казалось бы, не имеющим отношения к современности. Собственно, это была не статья, а рецензия на сочинение гр. Н. Орлова (СПб., 1856). Самарин указывает, что единственную причину несчастного исхода кампании Пруссии против Наполеона Орлов видит в недостатках военной организации и бездарности военачальников. Рецензент проницательно отмечает «признаки других, более глубоких недров», и далее следует содержательный очерк политического состояния Пруссии в 1800–1806 гг., приведшего ее к военному поражению. XVIII столетие для Пруссии было «веком искусственного напряжения государственного механизма в ущерб свободному развитию общественных органов». Ко времени похода Наполеона страна оказалась во власти будущих чиновников-бюрократов, ослаблявших живое общение правительства с народом. Казенная администрация «не давала хода промышленности и умственным силам», «феодальные отношения дворян-землевладельцев к их крепостным поселянам не допускали развития свободного труда и обрекали на естественный застой производительные силы многочисленнейшего сословия». «Услужливая теория <…> разрабатывала с любовью целое учение о каких-то особенных интересах верховной власти», отводя финансовой науке роль изыскателя способов пополнения государевой казны за счет народа. Утверждалось, что «вернейшие слуги и самые надежные опоры престола – люди, ничем не связанные с народом и служащие не земле, а личности государя», в армии видели «не землю, вооруженную для своей защиты, а какое-то бездушное и мертвое орудие». «Все сверху донизу, – писал Самарин, – потребовало или решительной отмены, или существенных преобразований».[1204]

Аналогии с Россией напрашивались сами собой, и Чернышевский, конечно, намекал в своем отзыве на актуальность характеристики и выводов рецензии Самарина. Собственно славянофильские рассуждения («пренебрежение к германской народности, подражание Франции»[1205]) не имели решающего. значения, к тому же они опирались на анализ реальных исторических фактов, а не на отвлеченные мысли о народности вообще.