Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

Слова об отсталости России перед Западом в социальном отношении, о борьбе классов, с которой связываются представления о прогрессе в истории, – всё это подтверждает реалистичность исторических размышлений, формирующуюся политическую зрелость, основанную на принципиальном отрицании господствующей в России крепостнической идеологии. Читая в ежедневной парижской газете «Debats» («Journal des Debats») насмешливые комментарии по поводу речи Леру против колонизации в Африке, Чернышевский пишет: «Это уяснило мне, что это за люди: они так же ограничены, как и мы, так же точно не могут понять ничего, что не вдолблено им, и всё новое кажется им смешной нелепостью; но эти задолбленные понятия, – отмечает автор дневника, – у них всё-таки лучше и выше тех, которые задалбливают у нас» (I, 38).

Чернышевский уже в ту пору прекрасно понимал, что «идеал общественного порядка для петербургских царей – передняя и казармы».[432] Его критическое отношение к крепостнически-бюрократическому строю лучше всего сформулировано в следующей записи 1849 г.: «Если бы мне теперь власть в руки, тотчас провозгласил бы освобождение крестьян, распустил более половины войска, если не сейчас, то весьма скоро, ограничил бы как можно более власть административную и вообще правительственную, особенно мелких лиц (т. е. провинциальных и уездных). Как можно более просвещения, учения, школ. Едва ли бы не постарался дать политические права женщинам» (I, 297). Свои убеждения Чернышевский горячо отстаивает в споре с защитниками существующего правопорядка. «Хоть палка, да начальник», – твердит родственник И. Г. Терсинский, у которого студент живет на квартире. Критика-де вредна, от неё «разрушается государственный порядок и доходит дело, когда каждый мыслит до того, что теперь во Франции». «Начальники, – возражает юный демократ, – слишком много на себя берут, позабыв, что не подчинённые для них, а они для подчинённых, и тем вызывают осуждение и строгость к себе; не правда существует для государства, а оно для правды. Кто различает человека и палку, место и власть и человека, занимающего его, тот не должен бояться суждением о нём ослабить в себе уважение к власти; во Франции и теперь лучше, чем у нас» (I, 46–47).

Осуждение бюрократической централизации не голословно у Чернышевского, оно возникло на основе личных наблюдений и переживаний, связанных, например, с незаслуженными чиновничьими гонениями на его отца. В письме Чернышевского к Пыпиным от 8 февраля 1848 г. есть место, показывающее, насколько хорошо были ему известны подробности чиновно-бюрократической саратовской жизни. «Что он не остался служить в Саратове, – писал он здесь о Н. Д. Пыпине, – едва ли можно пожалеть об этом; во-первых, служа там, едва ли добьёшься места выше секретаря; даже советников всех ведь посылают отсюда; во-вторых, – тамошняя служба – меч не обоюду, а отовсюду острый: напр., бери взятки – известное дело, от суда-таки не уйдёшь; не бери – жалованье так мало, что жить почти нечем; или: потакай другим мошенничать – с ними вместе пропадёшь; не потакай – они тебя отдадут под суд и так далее. В-третьих, – особенно ничего путного нельзя надеяться при теперешнем губернаторе, который в глазах министра, Оржевского и проч. отъявленный дурак и ещё отъявленнейший негодяй и пьяница, из этого можно вывесть и четвертое: попадётесь вы к нему в немилость – ну, разумеется, в таком случае лучше было не служить в Саратове; попадёте в милость – это послужит дурною рекомендациею для вас, и когда вы после явитесь в Петербург, вас примут не слишком хорошо. И таких сторон можно найти в саратовской службе много» (XIV, 144). Бюрократическая нелепость и несуразица пронизывали буквально все стороны русской жизни, и утвердившееся во Франции господство «партии порядка» всё же «лучше, чем у нас», поскольку расшатано и размыто революционной волной, и при уничтоженном рабстве крестьян не знает таких диких и нелепых примеров бюрократизации, какие привычны для России. Во Франции тоже начинается преследование за мнение, но «в слабейшей, чем у нас, степени» (I, 115).