На берегах полноводной Сивини

— Ничего, — поощрил его Кирилл Максимыч. — Освоишься. Сядь посвободней, в руль вцепляться не след. Будешь напрягаться, много не выработаешь. Наблюдай за следом бегунка, чтобы не делать огрехи. Вот и все. Понял?

Антон кивнул. Глаза его залил пот, он вытер его.

Руль взял в свои сильные опытные руки сам Кирилл Максимыч, уверенно дошел до конца прогона, тянувшегося почти на километр. Антон теперь уже внимательно, другими глазами следил за работой механизатора, запоминая его позу, каждое движение. Да, держится свободно, работает без усилия, как бы играючи. Сделав поворот, Кирилл Максимыч кивнул мальчику:

— Давай теперь ты.

И весь обратный загон трактор вел Антон. Кирилл Максимыч не делал никаких лишних замечаний, казалось, не особенно даже и смотрел на «сменщика», и тем не менее Антон все время чувствовал его спокойную заботу, старался повторять все движения своего наставника.

Так у них и пошло: в одну сторону тянет борозду Кирилл Максимыч, в другую — Антон. И опять паренек не замечал, как бежит время, как горячее солнце перемещается на небе все выше, левее. Как-то оглянувшись, он очень удивился, увидев, какая широкая полоса свежевзрыхленной, будто бархатной земли за ними тянулась. Это они уже столько сделали? Когда успели? Вот что значит интересная работа!

На солнце части трактора так накалились, что к ним нельзя было притронуться. Ну денек выдался — совсем летний! Птиц все меньше бегало за дисками культиватора. Лишь жаворонки, как и прежде, беззаботно и неутомимо звенели в синей выси, иногда вдруг снижаясь, будто падая в траву. А иной певун повиснет над самым трактором и, трепеща крылышками, будто колокольцы рассыпает.

Сделав очередной круг, Кирилл Максимыч внезапно остановил трактор.

— Шабаш. Обедать. Давай-ка подвернем на лужок, вон к тому озеру.

Антон вспомнил, что у него нет с собой даже бутерброда.

— Я не хочу есть, — сказал он.

— В поле, дорогой, не спрашивают, хочешь или не хочешь. Наш трактор и тот без смазки, заправки горючим не обходится.

Культиватор вновь подняли и по низинке спустились к белевшей вдали на солнце песчаной горе. Зеркало озера открылось еще с поля, за ним изломанной, словно бы металлической лентой тянулась река. Машина остановилась у густых кустов, покрытых зелеными пупырышками надувшихся и уже кое-где лопавшихся почек. Легкая волна лизала берег, от воды тянуло приятной прохладой.

Лишь когда Антон спрыгнул на землю, почувствовал, как у него отяжелели руки, ноги — оказывается, устал. А думалось, что может хоть до вечера культивировать. И не прочь был бы в самом деле пожевать… да чего-нибудь побольше. Он покосился на Кирилла Максимыча: что тот станет есть? Наверно, угостит. Но механизатор не доставал ни молоко, ни рыбу или что-нибудь другое, чем можно было бы набить живот. Может, у него есть хоть горбушка хлеба? Сейчас бы сошла и сухомятка.

Ладно. Рубашка прилипла к Антоновой спине, штаны — к ногам, весь мокрый. Надо хоть освежиться.

— Я к озеру пойду, дядя Кирилл.

— И я с тобой.

Они спустились к тихой, шелестящей волне. Солнце отсвечивало в озере, и вода в нем казалась раскаленной. Какое наслаждение поплавать в ней.

— Это озеро называется Старицей, — объяснил Федин. — Карасей тут уйма. Вон к той коряге я хожу рыбачить. Хорошо клюет. Ты как насчет поудить?

— Даже очень люблю. Я из Саранска хорошую жилку захватил, крючки.

— Будем ходить вместе. Хочешь? Из школы вас часам к двум отпускают? Ну, а мы после обеда.

«Какой дядя Кирилл добрый. И насчет рыбалки заботится. В деревне люди попроще, чем в городе».

Антон согласно кивнул и сказал, что сейчас окунется, узнает, глубокое ли озеро.

— Ни, ни, — сказал Кирилл Максимыч и даже поднял руку. — И думать не моги. Вода об эту пору холодная, а ты весь разгоряченный. Кукушка еще не куковала, значит, купаться рано.

Антон разочарованно вздохнул.

— Ой, так жарко!

— Еще бы. Вот что сделаем: снимем рубахи, все одно они у нас мокрые от пота, прополощем, отожмем хорошенько и наденем. Помогает.

Что ж, и это хорошо. Все-таки Антон не утерпел и, будто нечаянно, намочил голову.

Хорошо отдохнуть после «трудов праведных», как бабушка говорит. Да и вообще сейчас в поле благодать: теплынь, воздух душистый. Вон за Старицей красный бор, кажется, что и сосны светятся. Вдали поле сливается с небом и каемка горизонта нежная, голубоватая. А вон в низинке, на лугу, пасется стадо, может, их, лашминское. Разве в городе увидишь такое чудо? 

— Дядя Кирилл, — сказал он, — травы в поле почти нет, а коров пастухи выгоняют. Зачем?

— Застоялись они по дворам, нехай разминаются. Ну и что-нибудь по бугоркам, глядишь, и найдут, пощиплют. Не все и бурьяны негожие. Да их сейчас недолго в поле держат.

Когда Кирилл Максимыч разделся, Антон с удивлением отметил, что загорелые лицо его и шея резко отличаются от белого тела, руки у танкиста были сухие, в голубых венах, плечи узковатые, вислые. Под левым соском шрамик.

— Царапина, — сказал Кирилл Максимыч. — Немецкий осколочек.

С поля, рокоча, подошли еще два трактора с поднятыми культиваторами, за ними, лязгая гусеницами, остановился Т-64.