На берегах полноводной Сивини

— Тогда я совсем не пойду в школу! — подняв от подушки лицо, выкрикнул Антон. — Они там все против меня. Я еду домой, в Саранск.

Вера Михайловна хотела его перебить, но вдруг осеклась. Лицо ее дрогнуло, губы растянулись в болезненной гримасе. Она сидела на стуле — небольшая, худенькая, вся поникшая. Молча встала, вошла в комнату Антона. Мальчик лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку.

— В какой дом собираешься, сынок? — негромко спросила она.

У Антона тряслись плечи, он не ответил.

— Может, скажешь, в какой дом?

— К папе! — выпалил Антон. — Вот в какой. Не знаешь, что ли?

— Ох-хо, — вздохнула на кухне баба Настя.

Вера Михайловна тихо опустилась на стул возле кровати сына.

— Нет у тебя больше отца, Антон, — сказала она, словно бы с трудом выговаривая слова. — Понимаешь? Нет у тебя больше отца, а у меня мужа.

— Куда он делся? — крикнул Антон. — Приеду, не выгонит. А обед сам я себе стану варить.

— У твоего отца теперь новая жена… семья, — как бы не слыша сына, ровным и каким-то мертвым тоном продолжала Вера Михайловна. — С этой семьей он и живет.

Антон вскочил с кровати, крикнул запальчиво:

— Неправда! Неправда! Поругались, и хочешь, чтобы я без отца? Он меня любит! На рыбалку ходили! Обещал на Байкал повезти, омуля ловить!

— Ходили. Было, — так же безжизненно повторила Вера Михайловна. — Обещал. А теперь у него… а теперь у него…

И вдруг, разрыдавшись, выскочила из комнаты.

Какое-то время Антон лежал, весь еще тихонько вздрагивая. Поднял голову, прислушался. Осторожно встал, на цыпочках вышел в переднюю. Никого. Заглянул в неосвещенную комнату матери. Вера Михайловна сидела за столом, уронив голову на руки, и словно застыла. Мальчику она показалась такой беззащитной, обиженной. Он тихонько положил ей руку на плечо.

— Ладно, мама. Ладно. Пойду завтра в школу. Если хочешь, извинюсь.

Из кухни показалась баба Настя, в руке у нее был кукан с пойманной рыбой, теперь казавшейся куда мельче, чем тогда, когда ее вытащили из озера.

— На завтрак, что ли, пожарю? — спросила она дочь.

Ответила Вера Михайловна не сразу. Проговорила, стараясь, чтобы голос звучал спокойней:

— Делайте как хотите.

VII

Всю ночь до самого рассвета Антон не смыкал глаз, ворочался. То вспоминал отца, пытаясь представить его с новой семьей, и чувствовал, что у него к нему появляется отчужденность, неприязнь. То перед ним внезапно возникал Лешка Кобзев с большим, нахально улыбающимся ртом, и тогда Антону даже казалось, что Лешка специально устроил в школе скандал, чтобы рассорить его, Антона, с матерью и бабкой. И ведь назначили такого бригадиром в какую-то Журавлиху. «Платочки у девочек отнимает. Хулиган». В городской школе к Антону никто не приставал, не кричал в ухо. А если бы там это случилось, отец бы сразу понял, кто зачинщик, не устраивал бы ему унизительный допрос. Да, но теперь у отца другая семья. Какая она? Кто у него?

И Антон постарался восстановить в памяти, как и почему случилось так, что они с матерью и бабушкой очутились в селе.

«Почему все-таки отец остался в городе и живет с другой семьей? Неужели он так никогда и не будет с нами? Чья в этом вина?..»

Перед рассветом у Антона стало стучать в висках, ломить затылок. Он слышал, как по селу кричали петухи, предвещая день, как в проулке захлопал длинный кнут пастуха, замычали коровы, заблеяли овцы. Начал засыпать, как вдруг у них в палисаднике в кустах сирени зачвокал, рассыпался трелью, засвистел соловей. Откуда прилетел? Затем все стихло. Опять Антону стал рисоваться отец, Лешка Кобзев, дядя Кирилл. Что-то надо было сделать ему самому, к чему-то приготовиться…

Он проснулся, когда уже в окно весело било солнце, отпечатав на крашеных половицах переплет рамы. Какое-то время он лежал неподвижно, прислушиваясь к звукам села: квохтанью снесшейся курицы в соседнем дворе, скрипу колодезного ворота на улице, шуму проехавшей автомашины.

— Ну как, выспался? — В комнату вошла баба Настя, присела на его кровать.

Антон прижался щекой к ее руке, так он любил делать с детства.

— Еще бы поспать. — И вскочил с кровати. Надо в школу, он обещал матери извиниться перед учителем и Кобзевым. Заторопил бабушку завтракать.

Старуха спокойно показала ему пальцем на стену, где тикали ходики:

— Небось уж третий урок у вас.

Неужто в самом деле? Четверть одиннадцатого. Это он так долго спал? А казалось, что закрыл глаза только на минутку. Как же теперь быть?

— Один день не беда, — проговорила баба Настя. — Вот сейчас тебя горячим молочком с медом напою. Совсем поправишься, а уж завтра и в школу.

— Мама на работе?

— Где ж ей быть? Сам знаешь, какое у нее стадо — несчислимо сколь хвостов. Я ей звонила — пускай-де Антоша прознает у товарищей, какие уроки были, и по учебнику пробежит.

Мальчик успокоился и принялся умываться.