На берегах полноводной Сивини

— А кто же свистит по утрам у нашего дома? Хлопает бичом?

— То коровки колхозников. Для них пастуха держат, верно. Вот приходи ко мне на лето работать, сам убедишься. На каникулы распустят, и давай.

— Не соглашайся, Кичапин, не соглашайся, — раздался сзади веселый уверенный голос.

За разговором никто не заметил, как со двора вошел невысокий мужчина в галифе, хромовых сапогах. Лицо у него было широкое, гладко выбритое, круглые голубые глаза смотрели цепко и зорко. Он опирался на палку с отполированной рукояткой. Это был председатель колхоза Маркелыч. Правая нога у него была повреждена осколком мины, и он прихрамывал. Видимо, хозяин артели слышал разговор матери и сына и весело смеялся.

— Я, Яков Маркелович, не собираюсь сюда приходить, — чуть покраснев, сказал Антон. — Механизатором буду. Меня обещают взять помощником бульдозериста.

Улыбка сбежала с губ Веры Михайловны. Председатель быстро глянул на нее, на мальчика.

— Это кто же такой берет?

— Федин. Он говорил, что вы ему пригоняете трактор С-100.

Председатель прищурился, будто что-то припоминая, ответил не сразу:

— Пригоняем. Только другой марки, еще мощнее. Канал нам рыть надо, а в специалистах нуждаемся. — Он еще раз испытующе пробежал глазами по Кичапиным, словно хотел прочитать их скрытые мысли. И, видимо решив не допытываться до потайных пружин, снова взял веселый тон: — Вера Михайловна говорила, что ты хочешь механизатором стать? Практикуйся на машинах, практикуйся. Пару годков поработаешь, десятилетку в аккурат кончишь, и в университет в Саранск пошлем. Станешь специалистом широкого профиля, колдуй тогда на просторах наших полей.

Все время, пока Маркелыч говорил, Вера Михайловна не спускала с него глаз. Когда ребята немного отошли вперед, она спросила, чуть понизив голос, чтобы они не услышали ее вопроса:

— Кто этот Федин?

Маркелыч сперва помолчал.

— Мужик — орешек. Раскусить некому.

— Как это понимать?

Председатель пожал плечами:

— Бобыль… заброшен. А человек с душой и может работать, коли расшевелить. Сейчас какая жизнь, Михайловна? Всё бегом, давай, давай поскорей. То паши, коси, то совещайся, а сесть да по душам поговорить, расспросить кто как живет и некогда. Потом мол! Когда была война, мы, тогда еще парни недозрелые, клали свои животы на фронте. Вернулись по домам не все здоровые: кто хромой, кто беззубый, кто контуженый, а кто и в душе поцарапанный… Не все в жизни свое место нашли. Так-то.

Он взял под руку Веру Михайловну и прошел вперед, о чем-то еще рассуждая. Затем председатель приподнял свой картуз, прощаясь с ребятами, и бодро захромал к выходу. Вера Михайловна вернулась к мальчикам.

Они прошли всю воловню, выйдя с другой стороны к высокой водонапорной башне. Из тонкой железной трубы, пристроенной к производственному помещению, подымался дымок.

«И в самом деле, как фабрика, — подумал Антон. — Вон какая мама, чем командует. У них на комплексе и красный уголок: телевизор смотрят, радио есть».

— Теперь покажу вам нашу кухню, — сказала Вера Михайловна.

Кормозапарник оказался высоким строением, примерно в четыре этажа. Два громадных бака занимали большую часть помещения. В них готовилась пища для скота, которая потом по конвейеру поступала в кормушки. Операторы в черных халатах следили за приборами, регулировали подачу пара.

— Вот теперь вы знаете наше хозяйство, — вновь выходя во двор, говорила Вера Михайловна. Ей было приятно, что мальчиков поразил размер, механизация комплекса. — Ну, а теперь вы хотите посмотреть своих питомцев? И Бурун, и Рогатый вон в том воловнике.

Этот корпус был точной копией первого, только бычки здесь были постарше. Они так же пережевывали жвачку, медленно поворачивали головы, провожая взглядом проходивших людей.

— Бурун! — вдруг воскликнул Роман, обрадовавшись. — Вот он, мой Бурун!

И, сняв брусчатую перекладину, отделявшую стойло от прохода, подскочил к светло-коричневому бычку с отвисшим подгрудком, прямой мускулистой спиной, широкими копытами, стал гладить крестец, отливающую блеском шерсть.

— Он! — узнал бывшего подшефного и Лешка. — Здоровяга стал.

— Конечно, Бурунчик! Миленький, сколько я тебя не видал!

Теперь Роман гладил его шею. Бычок резким движением повернул к нему лобастую голову, блеснули его мутно-синие навыкате глаза, обведенные белыми ресницами. И вдруг он замычал, выставил короткие, острые рога, ударил копытами по дощатому полу.

— Осторожней, Роман! — испуганно крикнула Вера Михайловна. — Уйди лучше!

Очевидно, и Роман понял, что Бурун не узнал его. Мальчик выскочил из стойла, попятился, однако от растерянности замешкался и не успел накинуть перекладину, как бычок выскочил за ним, взбрыкнул задними ногами, покрутил хвостом с метелкой на конце, радуясь, что вырвался на волю.

— Бурун, что ты? — лепетал Роман. — Бурун! Что ты?

Возможно, бычок кинулся бы по проходу в дверь, на простор, но, услышав голос, круто повернулся к Роману, коротко взревел, мотнул головой, выставив рога, готовый пырнуть мальчика.

Вера Михайловна закричала и, раскинув руки, заслонила собой Романа.