На кухне мисс Элизы

Я таращусь на нее, потрясенная ее высокомерием и несправедливостью по отношению к Энн. Став миссис Арнотт, я буду избавлена от таких людей. Злых, узколобых…

— Мама, после замужества я буду решать сама, — говорю я. — Мистер Арнотт уже сказал, что я вольна нанимать, кого захочу, и увольнять его прислугу.

— Даже французского шеф-повара? — приподнимает бровь мама, и мне становится ясно, что она не пропустила мимо ушей ни одной моей беседы с мистером Арноттом.

Мистер Торп хрустит костяшками.

— Простите за вторжение, милые дамы. Мы с миссис Торп особенно гордимся трезвостью нашей паствы и хотели бы, чтобы так было и впредь.

— Разумеется, — говорит мама. — Моя дочь бывает своенравной, не нужно принимать все ее слова всерьез.

Я моргаю. Сжимаю кулаки. И прикусываю язык.

— Вы потеряли мужа, а мисс Актон — отца. Я понимаю, вам нелегко, — с натянутой улыбкой произносит миссис Торп.

Я, стиснув зубы, пытаюсь изобразить приличествующее случаю уныние. Сплошная ложь… В отличие от меня, у мамы вполне себе траурный вид, и она жестом указывает на вышивку в рамочке на стене со словами: «С нами Бог». Я жду, когда она скажет «упокой, Господи, его душу» или что-то подобное; к моему облегчению даже она не заходит столь далеко.

— Что будет с мистером Кирби? — спрашиваю я.

Его преподобие вновь разминает пальцы с хрустом, напоминающим выстрелы.

— Его накажут на усмотрение мистера Магриджа. И за меньшие преступления людей приговаривали к плавучей тюрьме и пожизненной каторге.

— Насколько я знаю, он ужасно беден, — смиренно произношу я. — Видимо, он поймал этого кролика, чтобы утолить голод.

— Мистер Кирби его украл, мисс Актон. Кража — преступление.

Миссис Торп встает с дивана и поправляет чепец, точно ей надоел этот разговор, и она хочет уйти.

— В угодьях мистера Магриджа этих диких кроликов, наверное, сотни, — возмущаюсь я. — И что, если Энн не хочет присматривать за отцом?

— Ты рассуждаешь, как французский революционер, милая Элиза, — издает нервный смешок мама.

Я не обращаю на нее внимания и перевожу взгляд на мистера Торпа, продолжающего выдергивать пальцы.

— А мать, которая научила Энн грамоте, тоже была преступницей?

Он молча дергает себя за указательный палец и кланяется маме.

Проводив гостей, мама возвращается, кипя от злости.

— Почему ты вечно со всеми споришь, Элиза? Ты прекрасно знаешь о наших затруднениях. Мы не можем позволить себе иметь ни одного врага среди местной буржуазии и духовенства.

— Думаешь, мне не все равно? — холодно произношу я. — Ты забыла, какой сегодня день?

Выражение ее лица внезапно меняется, в глазах мелькает искра тепла и понимания. Но через мгновение оно становится холодным и неумолимым.

— Мы договорились об этом не упоминать. Никогда.

Она отводит взгляд.

— Я хочу рассказать мистеру Арнотту, — говорю я. — Как я могу стать его женой, если он не знает?

— Мы все обсудили много лет назад, и ты согласилась. Если мистер Арнотт узнает, он не возьмет тебя в жены. И что тогда будет с нами? С твоим отцом? С сестрами, которые вынуждены работать гувернантками?

Она берет меня за талию:

— Будь благоразумна, Элиза. Когда выйдешь замуж, будешь иметь кольцо на пальце, а еще лучше — ребенка, то можешь рассказывать о своем прошлом. А до тех пор…

Я стряхиваю ее руку:

— Очень хорошо, только я пеку кекс в честь сегодняшнего дня. В ее честь.

Мать понижает голос почти до шепота:

— Прислуга не должна знать.

Она выскакивает из комнаты, яростно звеня ключами. Во внезапно наступившей тишине я вспоминаю давно написанные строки:

И пусть мои невзгоды и печали
не заслонят собой блаженства краткий миг…

Цветы апельсина, только что сорванные, опущенные в вазочку с лиссабонским сахаром. Его нужно взбивать с белками свежих яиц, пока масса не превратится в заснеженные горные пики. «Макаруны с апельсиновым цветом, — думаю я. — Содовый кекс слишком банален. Надо было сделать макаруны с цветами апельсина».

Глава 34 Энн Превосходный содовый кекс

Я достаю из духовки кекс. Кухня наполняется ароматом мускатного ореха и ванильной сладостью, окутывающей меня, как мягкое шерстяное одеяло. Или как мамины руки в детстве, когда воздух хрустел от мороза. Я осторожно прохожусь острым ножом по краю формы. Вбегает Хэтти, с красным лицом и вытаращенными глазами.

— Они говорят о тебе, Энн Кирби! А совсем не о свадьбе!

— Обо мне?

В голове вихрем проносятся мысли о папином пьянстве и мамином безумии. А через мгновение — о книге со стихами мисс Элизы. Меня прошибает холодным потом. Может, кто-то видел, как я прячу книгу под матрас? Не иначе, меня увидел сам Бог и пожаловался мистеру Торпу. О боже, я буду гореть в аду!

— Да, Энн, о тебе! Ты что, пропустила церковь?

Я трясу головой. В рот будто сухих листьев напихали.

— Ты, видать, чего-то натворила. Зачем бы они пришли говорить о тебе?

Глаза Хэтти превращаются в узкие щелки.

— Признавайся, стащила немножко топленого жира или воска для свечей?

У меня отнимается язык. Я действительно кое-что стащила.

— Мы что, не подруги? — щурится Хэтти. — Признавайся, Энн.